Вокруг Света 1977 № 01 (2436) - [4]

«Газик» несся по пыльному проселку, утонувшему меж полей. Темные квадраты чередовались с зелеными, зеленая полоса трав отделяла посевы от дороги — и в этой четкой расчерченности, в этой «полосной системе» был большой смысл. Здесь все, как объяснял Берестовский, защищало почву от ветра. Через каждые сто метров, а на особо опасных местах через пятьдесят, квадрат многолетних трав сменял квадрат пашни. Полосы были нарезаны поперек господствующих ветров. Травы держали землю, встречали и гасили порывы ветра. Зеленый буфер у дороги смягчал его удары.

Я смотрела на эти живые поля, и мне не верилось, что это та же самая земля, которую видела час назад на экране. Мы сидели тогда с Георгием Григорьевичем в кинозале опытной станции, и перед глазами разворачивались драматические кадры.

...Среди наметенных подушек песка торчит одинокий стебель кукурузы. Желтые поломанные листья полузасыпаны. Все поле до самого горизонта волнится барханами. Оно мертво. Черные тучи пыли несутся над землей: ветер уносит почву с полей. Дорога слово провалилась — насыпь выдуло, машины среди дня идут с зажженными фарами.

Георгий Григорьевич смотрел на экран молча, чувствовалось — переживает заново, потом тихо сказал:

— Так было в 1963 году. Более одного миллиона гектаров только в нашей области пострадало от эрозии. Достаточно было легкого движения — прошел человек, закрутились песчинки, все задымилось, ноле двинулось...

— Георгий Григорьевич, а как случилось, что вы занялись эрозией?

— Это долгий рассказ... Сам я уроженец Восточного Казахстана, беды этих земель знаю сызмальства, работал агрономом. Но однажды, во время войны, встретился мне в пустыне — там у нас военные маневры были — мертвый город. Брошенный, засыпанный песком... Увидел я вытоптанные, оголенные пастбища, понял: эрозия. Поверьте, это очень страшно — видеть, как гибнет земля...

Эта ли картина, твердая ли вера в слова своего учителя по Тимирязевской академии — Вильямса, который говорил, что трава — это лекарство для земли, хорошее ли знание прииртышских условий, а скорее всего все вместе взятое привело Берестовского к мысли, что распахивать здесь целину надо сверхосторожно, не гонясь за цифрой гектаров. Много сражений из-за этого пришлось выдержать Берестовскому, да и не ему одному, конечно...

Наступления эрозии ждали лет через 20 после поднятия целины. Но она пришла гораздо раньше— массовая распашка земель как бы подстегнула всегда существующую здесь возможность эрозии. Легкие почвы, сильные ветры, малоснежные зимы и сухие лета — где же еще гулять черному пожару, как не по этим степям?

—: В 65-м я возвращался из Эстонии, ездил консультировать новое средство против Эрозии — нерозин, оно на сланцевых маслах сделано,— вспоминает Берестовский,— так вот, подлетаем к Павлодару, самолет не принимают: пыль на высоте трех километров... А вот два года назад, когда ветра стояли такие, что срывало крыши, наши поля оказались почти нетронутыми...

Мы идем вдоль полей, и Берестовский показывает глубокие, теперь уже заросшие траншеи. Их рыли — как на войне! — чтобы выиграть дни, часы, задержать ветер и почву во время бедствия.

Остановил эрозию целый комплекс мер, разработанный учеными Всесоюзного научно-исследовательского института зернового хозяйства в Шортандах Целиноградской области, специалистами Павлодарской опытной станции, руководителями совхозов и колхозов. Он давно уже стал практикой, и не только на полях опытной станции. В 70-м году от эрозии пострадало лишь 6 тысяч гектаров... Но Берестовский, теперь уже лауреат Ленинской премии, человек, который помогал бороться с эрозией и на Северном Кавказе, и в Бурятии, и в Читинской области, и Алтайском крае, настроен весьма трезво:

— Говорить, что с эрозией покончено раз и навсегда, нельзя. Она может возникнуть в любой степной области, где много распаханных земель. Чтобы сохранить плодородие земли — а сейчас в связи с развитием области это особенно важно, — нужно соблюдать все до единой меры защиты почвы; они действенны только вместе, они как пальцы, сжатые в кулак...

Мягкий голос Георгия Григорьевича неожиданно звучит твердо, резко. А потом снова привычно-тихо:

— Постоим минуту...

Он стоит и молча слушает как дышат поля под просторным степным небом. Защищенные от ветра, напоенные подземными водами, они живут, и вместе с ними живет вся степь. Черные жаворонки стремительно чертят синеву неба. Степной орел тяжело поднялся со стерни и парит в воздухе, высматривая добычу. Серебрится ковыль под ветром, горько пахнет полынью, сон-трава покачивает прозрачными, похожими на одуванчики головками.

— Земля, — словно думая вслух, замечает Берестовский, — ведь живая... И устать может, и заболеть. И отдых ей нужен, и защита, и, конечно, вода...

Даже в Баянаульских горах, одном из самых отдаленных от Иртыша уголков области, ждут иртышскую воду. Хотя, казалось бы, здесь есть прекрасные пресные озера.

В Баянаул я добиралась вместе с Леонидом Перминовым, молодым врачом областной санэпидстанции. Всю дорогу говорили мы о Баянауле, судьба которого оказалась неожиданно тесно связанной с ростом Экибастуза и Павлодара, и всю дорогу ждали, когда на горизонте появятся лиловые очертания горной гряды.