Вокруг Света 1975 № 06 (2417) - [15]

Дома начинаются прямо у самых гор. Большие, высокие строения, обычно о трех-четырех и даже пяти этажах, с массивными толстыми стенами. Дома не выстраиваются в улицы, напротив, они хаотично разбросаны по всей долине. А поля в долине сейчас покрыты созревающим рисом...»

...Кто мог предположить, что через три с половиной столетия после первых европейцев в Стране драконов грома их дневниковые записи можно, почти не меняя, использовать как очерк о современном Друк-Юле? Дело ведь не в асфальтовых дорогах, что вгрызлись в монолит Гималаев. И не в новеньких «тойотах» и «вольво», расталкивающих в горах стада яков и мулов.

Дело, наверное, в психологии бутанцев, которая веками формировалась в стиснутых горными хребтами долинах или в неприступном царстве вечных снегов и бешеных ветров. В психологии человека, воспитанного в духе монастырского келейного аскетизма.

...Это может показаться непостижимо странным: никто из нас, иностранных журналистов, не бросился к фотокамерам, чтобы запечатлеть распростертого на земле паломника. Просто паломник не был первым, встреченным нами на пути к знаменитому монастырю «Логово тигра». Мы ехали по долине Паро, где со времен Каселлы появилось разве только бетонное здание небольшого аэропорта.

Паломник не был для нас первым, и то, чему поражались мы вначале, сейчас уже казалось обыденным. Отмерив свой рост на черной влажной земле, он вставал, бросался на землю снова, в тысячный раз, наверное, проклиная себя за неполные сто шестьдесят сантиметров высохшего тела. Шел третий месяц его путешествия. Это объяснил нам гид, житель Паро, перевидавший столько паломников, что по каким-то едва уловимым признакам, чуть ли не по степени активности падения на землю, мог безошибочно определить продолжительность этих путешествий.

Паломник, которого мы объехали, не остановившись, был немолод. Дряхлое тело с обвисшей кожей, безжалостно изрезанное морщинами лицо, впавшие глаза, ссадины на лысеющей голове. Грязный кожаный фартук, тряпка вокруг бедер — вся его одежда. Он с трудом уже поднимался, а упав, старался отлежаться подольше. Колени его кровоточили, пальцы рук с сорванными ногтями судорожно скребли землю, когда он пытался поднять свое немощное разбитое тело. Три месяца добирался он до «Логова тигра», три месяца, которые, возможно, были последними месяцами его жизни, сжатой адским кругом бесконечного паломничества.

Возведенный безвестными монахами еще в конце восьмого века, монастырь этот замечателен тем, что не всякий сможет добраться до него: лишь фанатичный энтузиаст. Монастырь сооружен и вот уже более тысячелетия каким-то чудом существует на крохотном выступе в середине почти отвесной скалы, высокой настолько, что нам с большим трудом удалось поймать «Логово» в мощные телеобъективы камер. К монашеским кельям не ведут горные тропы: они обрываются далеко внизу. Дальше путь вверх — по скрипящим от любого порыва ветра деревянным лестницам. Бутанский паломник — профессия мужественная.

По преданью-полубыли, когда-то в расщелинах этой скалы обитали тигры и злые духи. Монахи-отшельники вызвались разделаться с духами, которые доставляли немало хлопот жителям соседнего Паро. Борьба была упорной, затянулась она не на один год, и монахам пришлось построить кельи, где можно было бы укрыться от ночного холода. Злых духов они все же изгнали и, чтобы увековечить эту славную победу, соорудили монастырь, который, выдержав испытания столетий, стал не только крупнейшим центром паломничества в Бутане, но и символом великого мастерства зодчих Страны драконов грома: монастырь построен без единого гвоздя.

Так создавались, создаются и сейчас очень многие строения в Бутане. Ни единого железного гвоздя. Один гвоздь нам, правда, посчастливилось увидеть — в доме шестидесятилетней Лхамо Тсеванг, крестьянки из деревушки Чанг-Джиши, что близ Тхимпу. Гвоздем весело играла двухлетняя внучка Лхамо, его ей только что подарил кто-то из другой группы журналистов, побывавших в деревушке немного раньше нас.

Чаепитие в Бутане

Дом Лхамо гостеприимен, хотя хозяйка немного ворчлива сегодня. «Мужчин-то наших нет, все в город ушли, на коронацию, — недовольно бормочет она, суетясь около печи, сложенной из крупных камней, — уж пятый день так: с утра никого в доме, все хозяйство на мне». В ее хрипловатом голосе удивительно знакомые интонации: какая-то протяжность и напевность, словно ты и не в гостях у драконов грома, а в размашисто рубленной крестьянской избе где-нибудь в глубоком Подмосковье. А может, показалось это? Может, просто сам вид этой бодрой старушки, утопающей в мягких шлепанцах козьего меха, перевязанной накрест цветастым платком, в чистеньком фартуке, в аккуратно заштопанной кофтенке грубой шерсти, — может, вид этой старушки как-то заставил меня воспринимать и манеру ее речи? Но все равно, тогда я совершенно реально ожидал, что она устало разогнется над плитой, тяжело забросит руку за спину, на ноющую поясницу, оботрет бахромой платка губы и прошамкает: «Притомилась я нонче, милок». Это впечатление схожести старой бутанской женщины с нашей русской крестьянкой, весь век свой проведшей у земли, усиливалось той почтительностью, с которой обращался к Лхамо наш переводчик, молодой парень, сам еще недавно житель такой же вот деревушки, почтительностью, которая так естественно проявляется в отношениях старшего и молодого поколений лишь истинных «детей земли».