Вокруг Света 1975 № 02 (2413) - [45]

Ровно, победно гудит мотор над молчаливыми холмами...

Машина выходит на Удыгин. Мы следим за пилотом. Он усаживается поудобнее, расправляет плечи, быстрым взглядом окидывает приборы.

— Садимся!.. — кричит он с облегчением, и его лицо смягчается.

Эта уверенность пилота ободряет нас. Гоню прочь мысли об опасности.

Самолет идет низко, кажется, вот-вот заденет лес. Уже обозначился дальний край площадки, все ближе, все яснее. Время разбивается на доли секунд, подвластные только пилоту.

Еще миг... Мотор глохнет. Самолет выносит за щербатый край лиственниц, и он падает. Состояние как бы невесомости охватывает меня, и я теряю физическое ощущение самого себя. Но это длится мгновение. Снова ревет мотор, машина рвется вперед и, не преодолев земного притяжения, хлопается на землю, торжествующе бежит вперед...

— Тут нам и зимовать, — говорит с облегчением пилот, выключая мотор и растирая уставшими руками коленки.

— Стоит ли, Георгий Иванович, омрачать этот день! Давайте торопиться.

Я пишу коротенькую радиограмму в штаб о благополучном приземлении. Георгий Иванович уже бродит по снегу, ищет, где поставить самолет. Михаил посылает в эфир позывные. Мне трудно побороть в себе нетерпение. Решаюсь, не дожидаясь никого, идти. Беру карабин, сверток с лекарствами, ощупываю, со мною ли нож, спички.

— Догоняйте! — кричу пилоту. Тот утвердительно кивает головою, и я исчезаю за кривуном.

Иду руслом. По сторонам стеной стоит тайга. Надо дать о себе знать. Сбрасываю с плеча карабин, стреляю в синеву неба. Вздрогнула тайга, откликнулось эхо и смолкло.

Я, кажется, слишком понадеялся на себя, с места взял большую скорость. Ноги отвыкли от такой нагрузки, быстро устают. Я все чаще задерживаюсь, чтобы передохнуть, и тороплюсь дальше. Мне все думается, что я запаздываю.

По времени уже скоро должен быть ельник. Дважды стреляю. Стою, прислушиваюсь, как в ближних холмах смолкает эхо. Кричу изо всех сил и снова жду — и опять предательская тишина в ответ. Надо торопиться, иначе опоздаю...

Из-за кривуна показались ели, врезанные макушками в небо. Беру последние двести метров. Почти бегом огибаю мысок и натыкаюсь на Степана...

Трудно угадать в этом уродливом куске человека...

Со страхом наклоняюсь к нему.

— Степан, ты слышишь меня? — и я начинаю легонько тормошить его.

Степан с трудом поднимает голову, забинтованную тряпьем, и из уст, точно из подземелья, доносится стон.

— Спасите Тиманчика... — с трудом разбираю его слова. Я хочу приподнять его, но он ловит мою руку, словно клещами, не выпускает, боится остаться один.

— Потерпи, сейчас придут люди, мы перенесем тебя в палатку, — и я с силой отрываю его руку, бегу в ельник.

Раскрываю вход в палатку. Оттуда пахнуло заброшенным жильем, устоявшимся холодом и мертвенной тишиной. Со страхом вхожу внутрь. Сквозь сизый сумрак вижу — кто-то скрюченный лежит без движения в спальном мешке. Подхожу ближе. Какое-то худое, черное, обросшее волосами существо. Ни единого знакомого признака, но я знаю, это Тиманчик. Припадаю ухом к груди — где-то далеко и слабо стучит сердце. Он жив!..

Первая радость за столько времени!..

Теперь за дело. Не знаю, с чего начать. Мысли возвращаются к Степану. Бегу к нему. Он лежит на снегу, протягивает мне синие руки с окоченевшими пальцами. Я оттираю их снегом. Долго не могу вернуть им тепло.

Осторожно ощупываю его ноги, обернутые в лубок и перевитые лосевыми ремешками. Бедный же ты, Степан, что ты пережил и что еще ждет тебя! Мне даже стало совестно, что я так нелестно думал о нем.

Мне самому не дотащить его до палатки. Вот-вот придут на помощь товарищи. Приношу спальный мешок, укладываю на него больного, а руки завертываю в свою телогрейку.

И только теперь, с каким-то облегчением замечаю, что стоит тихий, безветренный полдень.

Собираю сушняк. Хорошо, что в еловом лесу его много. Разжигаю печь в палатке и, пока она накаляется, осматриваю стоянку.

У палатки лежит огромная кожа сохатого с загнутыми краями в виде плоскодонного корыта, шерстью наружу. На этой коже Тиманчик тащил Степана. Это видно и по тому, как она истерлась. Рядом в снег воткнуты два посоха с измочаленными концами. Трудный был путь! Тут же на старом пне лежали два куска свежего мяса.

Откуда все это они взяли?..

Глушу любопытство. Сейчас не до этого. Прежде всего надо больных отогреть чаем. Набираю полный чайник снега, ставлю на раскаленную печь. Из-за кривуна доносятся людские голоса. Пришли!..

Наскоро готовлю для Степана место в палатке и выбегаю. Юдин и Степняк молча стоят возле своего товарища. На их лицах и ужас и недоумение. Они вопросительно смотрят на меня.

— Оба живы! — говорю я, но им трудно поверить в это...

Мы втроем осторожно поднимаем Степана. На руках, медленным шагом несем в палатку. Он не стонет, не жалуется. Настрадался, бедняга. Видно, и к боли можно привыкнуть. Какое, действительно, чудо спасло их? А впрочем, не время сейчас об этом думать.

Укладываем больного на хвою, разопревшую в тепле и заполнившую приятным запахом палатку. Подбрасываю в печку дров.