Вокруг Света 1974 № 10 (2409) - [50]

Помнится, об этой дороге говорил и Марк Андрианович Софронов в Архангельском институте леса и лесохимии. Заведующий лабораторией охраны и защиты леса напоминал как аксиому, что топляк отравляет воду, поглощает кислород, отчего исчезает рыба, и в первую очередь ценная — семга, стерлядь. Он приводил другие цифры, более общего масштаба, из которых было ясно, что не только Пинега страдает от молевого сплава, но и Ежуга, и Юла, и Покшенга, и Вага, которая «давно стала деревянной».

Но ведь моль — это не только медленная гибель реки, это и потери. Между тем леса на юге области почти вырублены, в среднем течении Двины вырубаются, на Онежском полуострове леса небогатые, малопроизводительные, на востоке области — притундровая климатозащитная зона, где рубка запрещена. Через 20—25 лет эксплуатационные леса области могут быть сильно истощены.

— Если мы научимся брать с гектара больше древесины за более короткий срок и рационально использовать ее, — говорил Софронов, — этого не произойдет. Да и новые леса подрастают: каждый год в области высаживают десятки тысяч гектаров...

Идем ночью: светло. Неожиданно отказало рулевое управление, и произошло это в ту минуту, когда совсем рядом проходил теплоход «Неман». На руле был Андреев. Ему ничего не оставалось, как ждать исхода неминуемого столкновения; теплоход тревожно загудел, увидев приближающийся, бессмысленно рыскающий катер и — спасибо рулевому «Немана» — резко взял в сторону...

Это случилось недалеко от берега, на небольшой глубине, и ребятам пришлось волоком тащить «Братчанин» до пристани Ракула. Остаток ночи и день прошел в работе. Местный механик Саша, светловолосый паренек, молча помогал братчанам и только иногда, когда налетал ледяной порыв ветра, повторял:

— Сиверко, однако, до костей пробират!

Об Иване Андреевиче Федоровцеве я узнала случайно.

Мы остановились у пристани Пукшенга. Толоко что от нее отвалил, шлепая плицами, колесный пароход. У причала было тихо и пустынно. Мальчишки на берегу палили костер меж валунов, и дым относило ветром в сторону деревни, стоявшей на угорах. Неподалеку от пристани сидели две молодые женщины и смотрели на реку. Я подола к ним. Обе были ясноглазые, с крепкими белыми зубами, спокойной, мягкой речью, пересыпанной полувопросительным-полуутвердительным «ну?».

Та, что порыжей, побойчей, говорила:

— Ну? Вот мать у меня и ткала, и вышивала — красота! И меня научила. А я бросила. Некогда, да и зачем? Пойдешь в магазин — и все хлопоты... У нас много мастеров в селе было, а осталось три старика, корзины плетут. Хороши таки корзины...

Огородами, перелезая через жердины, она проводила меня на край деревни. Федоровцев, худой мужичонка, в пиджачке и сапогах, стоял на крыльце своего большого дома. С хитринкой смотрели его слезящиеся глазки.

— А зачем нужен Иван Андреевич? — За его спиной в проеме двери появилась крупнотелая пожилая женщина с недобрым взглядом.

— Заходи, гостем будешь, посидим, покурим, — весело приглашал Федоровцев, косясь на жену.

В углу просторной комнаты на чисто вымытом полу стояли корзины разной величины и цвета — серые, давнишние, и бело-желтые, еще пахнущие смолой. Иван Андреевич ходил из комнаты в комнату, приносил все новые и новые.

— Коль для дела интересуешься, покажу, вопроса нет, — бормотал он. — Вот сегодня сделал... Эта для белья, эта для картошки, а с этой друга и по ягоды пойдет...

Иван Андреевич показал, как обыкновенным ножом щиплет сосну на дранку и плетет из нее эластичные прочные корзины.

— Вот каку сосну выбрать? — рассуждал вслух мастер. — Друга заковыриста попадет, а друга что лента из-под ножа идет...

— Здоровья вам, Иван Андреевич, — говорю я. — Извините за беспокойство.

— Не велико беспокойство-то, пустяки смотреть, — отвечает за Федоровцева жена.

Уже на крыльце Федоровцев сказал:

— Старики-то наши мастера были, вот и мы стараемся. Весело жить надо. Ну?

Сегодня самая короткая ночь в году. Вот уже высветилась прозрачная луна. Чем дальше мы продвигаемся к югу, тем ощутимее гаснут белые ночи. Завтра луна станет красной, исчезнет алая полоса на западе, не меркнущая в белые ночи у Белого моря, а там — гляди — появится и первая звезда, как предвестник скорого конца нашего пути...

Над серо-жемчужной водой поднимаются отвесные берега. Поверху растут сосны, внизу, на песчаной отмели, громоздятся каменные глыбы. Берега мерцают белым, голубым и розовым светом, расслаиваются — белая полоса переходит в нежно-голубую, серую, потом опять идет ярко-белая, а за ней розовая с красноватыми прожилками... Это были знаменитые на Северной Двине гипсовые скалы. Они тянулись вдоль реки на много километров, поднимаясь особенно высоко и отвесно у Пристани Звоз и постепенно сходя на нет, лишь бело-розовой каймой оттеняя, воду. Здесь, в карьерах, добывали гипсовый камень, и он уходил в Архангельск, Мурманск, Воркуту.

Засыпаешь, раскачиваясь на волне, чувствуя упругое движение катера; он словно дышит — стенки его то отодвигаются, то придвигаются, а в иллюминатор льется свет ночного неба и бежит навстречу полоса темного леса... Чем тебя встретит река завтра?