Вокруг Света 1974 № 06 (2405) - [12]

Мотню невода вытянули на мель, и оказалось, что она битком забита рыбой. Было ее не меньше тонны. В основном прозаическая сорога и окунь. Тщетно я старался высмотреть хотя бы одного омуля.

— А ты потрогай, какая вода! — сказал бригадир.

Я опустил с борта лодки руку: вода была теплой, как зеленый бурятский чай в пиале. Омуль не выносит теплой воды. С наступлением весны, как только прогреются мели и губы Чивыркуйского залива, он уходит в холодные глуби Байкала.

— Омуль там! — махнул бригадир Коля в сторону болот. — В Арангатуе омуль...

Еще в салоне «Славы» я узнал об опытах ихтиологов на Чивыркуе. Люди учились разводить омуль инкубационным путем. Личинки выращивались в стеклянных ретортах. Вылупившихся мальков сначала выпускали в реку Чивыркуй, потом в озеро Арангатуй...

Я давно уверовал, что нет на свете еды вкуснее омуля.

Мой дед, забайкалец, житель Читы, имел большое пристрастие к омулю. Целый год он откладывал из пенсии деньги, чтобы осенью отправиться в далекий вояж за баргузинским омулем. Рыбу эту тогда можно было купить в любом магазине Читы или Улан-Удэ, но дед в Усть-Баргузине покупал свежих омулей, только что из невода, и тут же солил их по своему рецепту. Хорошо помню это яство...

Но вот зимой 1972 года в Чите меня угостили омулем, который по вкусу напоминал худую селедку. Позже, в Улан-Удэ, меня потчевали точно такой же рыбой. Старожилы называли ее «инкубаторской». Так или иначе, но искусственное разведение омуля — сложная и далеко не решенная проблема.

Переночевав в доме Петрухи Потырхеева, я поднялся в четыре часа утра. На песчаной косе, служившей для рыбацких дор пристанью, уже собирались люди. На сегодняшний день меня закрепили за бригадой Ивана Малогрошева, которая рыбачила в таком месте, где вместе с соровой рыбой невод приносит к берегу немного омуля.

К песчаной косе выходили огороды рыбацких дворов, и в одном из огородов было устроено нечто вроде открытого портика, где стоит стол, накрытый чистой клеенкой. На мягком белом песке горел костер, на высокой треноге закипал чайник. Опознав во мне приезжего, коренастый, веселый и очень хлебосольный рыбак сказал, что он сейчас «сообразит» уху из омуля. В ту же минуту рыбак исчез за калиткой и вернулся с кастрюлей чуть подсоленных рыб. С половинкой одного омуля я расправился сразу, не дожидаясь, пока он сварит уху. Рыба была настолько вкусной и сочной, что вспомнились «омулевые пиршества» моего деда. Аромат, серебристый жир и тончайший вкус не оставляли сомнений: да, есть еще омуль на Байкале! Из-за бездорожья и удаленности Чивыркуйского залива воды его не тронули отголоски моторизованной человеческой деятельности.

И еще я разглядел на складе огромные дубовые бочки. Сквозь пол они уходили куда-то в землю. Каждая такая бочка вмещала по нескольку тонн омуля. Сейчас, к моему удивлению, не все бочки были пусты! Запах соленого омуля не спутаешь ни с каким другим.

Откуда этот омуль, если с весны 1969 года запрещен его промышленный лов? И тут сказалось своеобразие Чивыркуйского залива. Воды его кишмя кишат рыбой совершенно различных пород, в том числе и омулем. Особенно много в заливе омуля, когда вода еще не прогрелась под летним солнцем. Отлавливая соровую рыбу, совестливые рыбаки сначала выбрасывали омуля из невода обратно в воду. Но эти рыбы, побывавшие в сетях или неводе, служили кормом для чаек — омуль обязательно погибал, если к его нежному телу однажды притронулась сеть! Тогда специальная комиссия вынесла решение, которое позволяет рыбакам Чивыркуйского залива вместе с соровой рыбой сдавать и омуля. «Долов» — так называется этот омуль, попавший случайно в невод.

Бригада Ивана Малогрошева была оснащена по всем правилам рыбацкого искусства: горделивая, высокая дора с мощным дизелем, две лодки-подъездки с моторными лебедками, бухты канатов, огромный невод и пятнадцать членов команды. Дул встречный ветер. Подъездки на длинных буксирах разбивали в пену встречные волны. Двугорбым верблюдом поднимался в самой середине залива остров Бакланий.

На Бакланьем — птичий базар, рядом с ним — порядочная яма, а в яме живут осетры. Если омуль — царь здешних вод, то осетры — бояре.

По глади залива тянулись цветные полосы различных оттенков аквамарина. Это прорывались с Байкала холодные токи открытой воды. Наша дора с лодками на прицепе пересекла залив и пристала к каменистому берегу. Над всем довлели синие зубцы Святого Носа.

Часть бригады с одним подъездкой осталась на берегу. Дора, на малых оборотах вытягивая из подъездка канат, делала огромный полукруг. Вскоре на воде заплясали черные точки — пошел невод. Завыли моторы лебедок. Когда поплавки подкатились к берегу, рыбаки потянули невод руками. Глаза и руки рыбаков были напряжены: место такое, что рыба может быть всякая. Но по тому, как легко подвигалась к берегу снасть, бригадир Иван Малогрошев понял: в мотне почти пусто. С десяток щук, четыре сига, хариус и... омули! Омулей было чуть побольше десятка, но зато это были настоящие чивыркуйские омули: округлые, тяжелые, с чуть припухлыми жирными брюшками. От рыбы веяло запахом талого снега.