Вокруг Света 1974 № 06 (2405) - [11]

О сильной чувствительности байкальского зоопланктона я кое-что слышал. Хозяйственная деятельность человека сказалась не столько на рыбе, сколько на всей этой микроскопической мелочи, изнеженной сверхчистыми байкальскими водами. Сколько бед понаделал один только лесосплав!

— Душу колотит, когда вижу, как по Баргузину лес плывет, — сказал Елшин. — Лес мы можем взять в другом месте, а омуль где возьмем, кроме Байкала? Весь мир облети — нет второго Байкала. Нет и не будет!

Старик прав. Сколько природных чудес собрано воедино в этом озере! Страна наша огромная, и вовсе не сошелся свет клином для лесорубов, бумажников и химиков именно на Байкале. Хорошо, что люди вовремя одумались: при мощном развитии современного производства Байкал легко превратить в безжизненную сточную яму. Постановление правительства о сохранении и рациональном использовании природных комплексов Байкала явилось очень вовремя. Теперь введено табу на сплав леса по рекам, впадающим в Байкал. Исчезли грязные буксирчики с пачками леса на многих реках, уйдут они и из устья Баргузина.

Утробно гудя дизелем, «Слава» обогнула мыс Нижнее Изголовье, и навстречу нам медленно выплыли мохнатые головы Ушканьих островов. Эти острова давно интригуют ученых: происхождение маленького архипелага, лежащего среди больших глубин Байкала, до сих пор неизвестно. Согласно одной из гипотез байкальская котловина образовалась в результате тектонического провала, но почему не провалились Ушканьи острова, а выперли со дна котловины, как огромные стержни?

Лесник попросил у капитана «Славы» бинокль, и мы стали разглядывать берега Святого Носа. Над камнями среди сосен мелькнуло что-то большое и бурое. Может быть, медведь? Вот от Большого Ушканьего острова отделилось несколько черных чурок и двинулось навстречу «Славе». Это были нерпы. В ста метрах от катера они ушли под воду, мелькнув на прощание ластами и белым брюхом.

Выстраиваясь в шеренгу, Ушканьи острова исчезали из виду. «Слава» огибала мыс Верхнее Изголовье. Мы входили в Чивыркуйский залив. Как грозный и важный страж, в воротах залива возник остров Лохматый. Он пучил каменные глаза сквозь космы леса. И сразу выплыл другой остров — Голый. На его высокой лысине маячило пять-шесть кривых сосен. Третий «привратник» — остров Голенький — застенчиво прятался у правого берега; он имел вид камня, до блеска облизанного прибоем. Из-за острова, танцуя на волнах, выскочила белая моторная лодка; пристав к борту «Славы», забрала лесника с внуками и повезла в Чивыркуй.

Спустя минут двадцать из-за мыска вынырнул рыбацкий поселок Курбулик. У дощатого пирса, куда пристала «Слава», покачивались рыбацкие доры. Из них выкладывали в специальные ящики дары чивыркуйских вод. Ящики, составленные на вагонетку, заглатывал черный зев огромного склада. Густо несло рыбой. Запах байкальской рыбы особый. Даже карась и щука не пахнут здесь илом и тиной, а скорее чистотой и свежестью. Мне хотелось увидеть омуля, но в ящиках были только сорога, язь, щука и окунь.

Облегченные лодки, вздымая носы, уходили за новой добычей. В одну из них напросился и я со своей фототехникой. Это была далеко не самая лучшая лодка. Ее замасленный мотор являл собой что-то среднее между печкой и мясорубкой. Поршни в нем бились со звоном и дребезгом. Тем не менее лодка неслась уверенно и лихо. Правил ею Петруха Потырхеев. Он небрежно покручивал велосипедное колесо, приспособленное вместо штурвала. Яростный встречный ветер трепал длинные волосы Петрухи, овевал его голую грудь под распахнутым полушубком. На дощатом возвышении, заменявшем капитанский мостик, восседал начальник Петрухи — бригадир Коля Соколов. У Петрухи и Коли (вся бригада!) был день большой удачи, и они торопились покрепче ухватить ее за жабры. Первая утренняя тоня дала им более полутора тонн рыбы — почти недельная норма! Теперь они торопились сделать вторую тонну.

Навстречу нам неслась рыбацкая деревушка Катунь. Узкий мысок с мягким песком и травой врезался в поле воды, тянулся ровной лентой и вдруг игриво взбегал вверх, чтобы оборваться у самой воды круглой лесистой сопочкой. На этой ленте и стояли аккуратные дома Катуни. Во время шторма, сообщил мне Петруха, брызги прибоя бьют в калитки и в стекла окон рыбацких жилищ...

Мы миновали Катунь, Монахово и вышли в самый конец Чивыркуйского залива. Мутноватая вода кишела рыбой — это было видно по всплескам. Мы выбросили на берег конец невода. Под ногами зыбился хлипкий берег — от самой воды начинались и уходили вдаль цветастые и жирные болота перешейка Святой Нос. Было удивительно и странно думать, что воды Баргузинского и Чивыркуйского заливов связаны апатичными токами сквозных буро-зеленых болот. Где-то там, за редью мертвых лесин, скелеты которых время от времени падали в ржавую воду болот, зацветало и млело под горячим июньским солнцем озеро Арангатуй, зеленый круг которого я вчера видел с самолета. Узкой протокой Арангатуй сообщался с Чивыркуйским заливом. На озеро был наложен запрет — вход в него перекрывался пикетом рыбоохраны.

Петруха Потырхеев выметал с лодки невод. Бригадир руководил работами на берегу. Пока невод подтягивали к берегу, Петруха вкратце рассказал историю своей жизни. Молодой и бравый, уехал Петруха из Курбулика в город, устроился работать на суконную фабрику. Немного пожил — заела тоска по Байкалу. Тосковало все: горло — по воздуху, желудок — по рыбе, глаза — по синим просторам. В борьбе с ностальгией и городской гастрономией исхудал на десять килограммов. Вернулся домой — в первый же месяц поправился и вот рыбачит!