Вокруг Света 1973 № 11 (2398) - [13]

«Вот она, причина, почему те, в Киото, — Итиро Иосида, «революционный бунтарь», «борец за чистоту марксизма» и «боец революции», и те, что устроили резню на горе Харуна и захватили пансионат «Асама сансо», не смогли критически отнестись к маоистским идеям», — подумал я. Они просто заучили их, не увидев в маоизме ни антинаучности, ни антиисторизма. Вспомнился газетный отчет о судебном заседании, разбиравшем дело «Рэнго сэкигун». Судья предложил «рэнгосэкигуновцу» изложить свои политические взгляды, но тот не смог, как написано в отчете, «свести концы с концами, и назначенный судом адвокат вынужден был помочь ему привести в порядок аргументы».

Студенты отложили Канта, и завязался разговор. Скоро я узнал, что все они выходцы из так называемого «среднего слоя» — из семей служащих, мелких торговцев; что с настоящим трудом не соприкасались — временная работа гидами на выставках, продавцами в универмагах в период бойкой предновогодней торговли не в счет; что в рабочем коллективе никогда не бывали. Эти четверо не входили в прогрессивные молодежные организации, работающие под руководством коммунистической или социалистической партий, хотя я почувствовал, что в них бродит дух протеста, правда, , неосознанного. Этот дух протеста, случалось, приводил их в колонны студенческих демонстраций. «У нас есть революционный опыт», — гордо сказал декламатор Канта. Однако оказалось, что «революционный» опыт исчерпывался стычками с полицией во время волнений в университете. И я подумал: таких несложно увлечь «архиреволюционными», лозунгами, на которые столь щедр маоизм.

Репортаж в «Сюкан асахи» заканчивался комментарием известного японского писателя Сэйтё Мацумото. «Никого так не обрадовали массовые убийства, осуществленные «Рэнго сэкигун», как существующий режим», — написал он. И это действительно так. власти немедленно поставили знак равенства между выступлением «Рэнго сэкигун» и рабочими забастовками, митингами, демонстрациями, чтобы получить возможность применять против трудящихся «закон о предотвращении мятежей». Орган ЦК Компартии Японии газета «Акахата» назвала действия групп, подобных «Рэнго сэкигун», провокационными, служащими предлогом для того, чтобы разгромить массовые движения рабочего класса.

В огромной — с волейбольную площадку — комнате тесно, шумно и накурено. Казалось, я очутился в зале ожидания на вокзале, когда поезда выбились из графика. Разница заключалась лишь в том, что люди здесь хорошо знали друг друга и появление каждого нового человека вызывало приветственные возгласы находившихся в комнате. Помещение отличала от вокзала и необыкновенная чистота — пол был устлан соломенными циновками, и все оставляли обувь за порогом.

Я попал в профсоюзный комитет накануне 1 Мая. Размашисто написанные на большом щите крупные иероглифы уведомляли о месте и времени сбора праздничных колонн. Входившие в комнату задерживались у щита и внимательно прочитывали объявление. Примостившись за низким столиком, что-то быстро писал пожилой мужчина в серой куртке, левый рукав которой перехватывала красная лента с надписью: «Председатель оргкомитета по проведению первомайской демонстрации». Парень с «хатимаки» вокруг головы — на белой матерчатой повязке название профсоюза токийских полиграфистов — нетерпеливо заглядывал через плечо мужчины. «Составляется первомайская листовка»,— догадался я. Особенно оживленно у доски, с длинными списками, приколотыми кнопками. Протиснулся к доске. «Компания «Мацусита дэнки» — 13 600, компания «Хирано киндзоку» — 16 тысяч, компания «Фудзита» — 18 300». Это перечень компаний, работники которых добились в ходе весеннего наступления повышения заработной платы. Цифры показывали сумму прибавки. Время от времени кто-нибудь из служащих комитета под восторженный гул многих голосов проставлял в списке названия новых компаний.

Наконец руководитель завтрашней демонстрации освободился, подошел ко мне и, чеканя фразы, заговорил, даже не дожидаясь моих вопросов:

— В первомайской демонстрации примут участие более ста тысяч токийских рабочих и служащих. Я имею в виду только тех, кто входит в организации, примыкающие к Генеральному совету профсоюзов. Вместе с членами других профобъединений, а также молодежных и студенческих организаций компартии и соцпартии демонстрантов будет значительно больше. — Он помолчал, пока я записывал. — Комитетам на местах дано указание провести демонстрацию организованно, не поддаваться на возможные провокации, чтобы избежать стычек с полицией и не вызвать репрессий со стороны властей по отношению к профсоюзам и другим демократическим организациям.

— С чьей стороны могут быть провокации? — спросил я.

— «Левакам» не терпится устроить, как они говорят, «революционный взрыв». — Губы руководителя демонстрации скривила усмешка. — А полиция только и ждет этого. У нее окажутся развязанными руки. — Он взглянул на часы, жестом подозвал меня к стоявшему в углу телевизору. — Сейчас вам станет ясно, как власти готовятся к первомайской демонстрации.

На телеэкране демонстрировался годичной давности репортаж о событиях в пансионате «Асама сансо». Прикрывая щитами головы в касках, к трехэтажному дому ползли полицейские. Треск выстрелов. На носилках пронесли одного полицейского, потом другого. Штурм. Пансионат взят. Крупным планом — заложница «рэнгосэкигуновцев», жена хозяина пансионата. В глазах ужас, нервное потрясение лишило женщину дара речи. «Рэнгосэкигуновцы» грозились убить ее, если полиция ворвется в дом. Затем — телекадры эксгумации трупов «подытоженных» членов «Рэнго сэкигун». Финал телепрограммы — выдержки из еще более старых документальных лент: юнцы с названиями троцкистских организаций на «хатимаки» учатся бросать бутылки с зажигательной смесью. За спинами мальчишек — красные знамена. Голос диктора за кадром декламирует гимн «Рэнго сэкигун»: «Вперед, вперед, солдаты «Сэкигун»! Вперед, прекрасные парни!» Диктор многозначительно напоминает, что гимн очень похож на песни гангстерских шаек.