Вокруг Света 1973 № 08 (2395) - [43]

Сиамские боксеры не поражают зрителей ни статью, ни могучей мускулатурой. Как и все жители Таиланда, они скорее малорослы. Их отличительные черты — молниеносная реакция и быстрота нанесения ударов. Как правило, удары достигают цели. Всего доля секунды уходит на нанесение удара и возвращение руки (или ноги) назад. Для человека, впервые пришедшего на состязания по сиамскому боксу, удары практически невидимы.

Оглушительно громкая музыка уже в первом раунде приводит спортсменов в сильное возбуждение. Ритм этой музыки во время боя постоянно увеличивается. В идеале удар, приносящий много очков, следует сочетать с самыми мощными музыкальными аккордами. Такой бой захватывает публику. Зрители встают с мест, кричат как безумные, танцуют в такт музыке боя. Когда экстаз достигает апогея, наиболее пылкие из болельщиков вступают между собой в драки.

Но зал не только развлекается, не просто поддерживает боксеров. Публика очень требовательна, потому что в Таиланде в боксе разбираются все. Прямая трансляция и видеозапись составляют значительную часть вечерней программы телевидения. Репортажи передают и по радио. Перед встречами мастеров организуют тотализатор. Освистывание спортсмена, что даже при тайском темпераменте случается очень редко, равнозначно концу спортивной карьеры. Имя такого боксера попадает в газеты, и ни один менеджер не заключит уже с ним контракта.

Этот вид бокса, как и вообще культ всесторонней физической подготовки, глубоко укоренился в сознании таи. Еще и сегодня жива легенда о правившем в XVI веке царе Наресуэне, который, попав в плен к вторгшимся в страну бирманцам, сказал: «Я одолею всех ваших лучших бойцов (в то время слова «бокс» еще не знали, но правила боя были почти такими же). Если я хоть раз проиграю — убейте меня, но если выиграю — верните мне свободу».

Бирманцы приняли это предложение. Несколько дней спустя царь Наресуэн получил свободу и, встав во главе армии таи, разгромил захватчиков. Эту легенду в Таиланде знает каждый ребенок...

Закрыв за собой дверь «боксерских салонов» мадам Супради, я осторожно огляделся по сторонам. К счастью, никому из учеников Чаби не пришло в голову проверять мой рефлекс и физические возможности...

Мечислав Сташевски

Перевел с польского А. Москвин

Билл Уинн. Несравненный врун с заливных лугов Окифиноки

Вели все так пойдет и дальше, то скоро среди старых заливщиков — жителей наших заливных лугов, — пожалуй, и днем с огнем не сыщешь настоящего первоклассного вруна, чтобы, как водится, послушать его в охотку... Лэм Гриффис, упокой его душу, господи, — приказал долго жить прошлым летом, — был в сущности единственным во всей округе человеком (исключая, естественно, конгрессменов), который по чести заслужил международную репутацию вруна, и заметьте — сам, без протекции, своими стараниями. Можно только посочувствовать, коль вам не довелось знать его. Он мог заливать истории несколько дней подряд, не проронив ни слова правды.

Начинал не торопясь, позевывая — так, между прочим...

— Родился я во-он в той хибарке. Своими руками яму под фундамент копал и стены строил. Понятно, с отцом на пару...

Если вы проглатывали это спокойно, он переходил невзначай к проблемам пчеловодства.

— Скрестил, знаете, своих пчелок со светлячками.

— А зачем?

— Пусть вкалывают по ночам с фонарями.

— И работали?

— Что за вопрос! В прошлый год взял двойной урожай меда...

Но любимой его темой была рыбалка.

Однажды мы стояли с Лэмом у бензозаправки, когда проезжий парень со своей подружкой остановился набрать бензина. Лэм, понятно, отправился к машине побеседовать с клиентом.

— Ну что, попадается здесь рыбешка? — поинтересовался парень.

— Есть немного. — Лэм поудобнее облокотился о капот и перегнулся, чтоб разглядеть собеседника. Лэм был страшно длинный в последние годы, побольше шести футов.

— А самая большая какая была? — спросил парень.

— Не поймал я ее.

— Как это?

Лэм еще перегнулся и смотрит не мигая в глаза парня, он всегда так, когда собирается загнуть от души.

— Да вот... — Лэм чуть мнется, — удил, знаете, я на озере Билли и зацепил эту громадину. А рыбища бросилась в луга, как кролик, и потащила мою лодку, не скажу точно, миль тридцать или сорок в час. А хороша была собой, просто красавица... Приметила она толстенную корягу, торчащую из воды, и рванулась прямо туда, грохнула об нее мою лодочку — в щепки, ясное дело. Но я держался за удилище — и ни в какую. Тогда зверюга эта потащила меня по воде, да так быстро, что подошвы стали дымиться; чуть погодя они вспыхнули огнем, и тут мне пришлось ее бросить, надо же было развернуться и плеснуть на башмаки водой — сбить пламя. Если бы не это, я бы не упустил рыбу. Ни за что!

Лэм рассказывал все единым духом, такая у него была манера говорить. Вам бы ни за что не удалось вклиниться, так бы и стояли с открытым ртом. Я даже убежден, что, попытайся кто-нибудь посмелей разобраться в историях Лэма, непременно бы свихнулся. Некоторые янки с Севера пытались, здоровые парни, прямо с сигаретной рекламы, но ничегошеньки у них не вышло; под конец свалились, бедняги, а некоторые заплакали. Наши заливщики кинулись вызывать «скорую помощь» из Вейкросс — забрать янки, а один потом божился, что мальчики рыдали всю дорогу и только в Вейкросс затихли. Позднее двоих, самых пострадавших, избрали в конгресс, а третьего сам президент взял в советники, и одно время он даже заправлял всей внешней политикой Соединенных Штатов. Во всяком случае, так уверяли друзья Лэма.