Вокруг Света 1973 № 07 (2394) - [49]

Но вот панты и «кровопийца» уже за пределами оленника. Если кровь продолжала бить, по нескольку глотков делали все участники процедуры. Потом на голову оперированного выливали ведро студеной воды, станок открывался, и уже комолый бык, как отпущенная пружина, дугообразным прыжком вылетал во двор. Поступающая еще некоторое время кровь прекрасно дезинфицирует открытый срез без применения каких-либо лекарств.

Но, все хорошо, когда олень нормально вошел в станок. Войти туда обычно его заставляют из маленького соседнего отделения, в которое загоняют или заманивают заблаговременно. Из «того отделения в станок ведет постепенно сужающийся коридор. Как только пантач попал в устье коридора, его подгоняют криком и подкалыванием — через специальную щель сзади — шестам. Он уже не может повернуться в узком коридорчике и, как ужаленный, вскакивает в станок.

Однако, как и все смертные, животные обладают различными характерами. Даже среди наших доморощенных самцов попадались как смирные и ласковые, так и злые и непокорные. А что говорить о тех, которые родились, выросли на воле и попали в клетку совсем дикими? Старый бык, пойманный уже в зрелом возрасте, довольно скоро привык и вел себя вполне удовлетворительно. Но тот, что был пойман двухлетком-саёндышем, совершенно не терпел над собой насилия. Еще находясь у Чхун Бона, он безрассудно кидался на изгородь и рассек себе нижнюю губу настолько, что она так и не срослась. Когда он сердился, а сердился он часто, то, как и его сородичи-самцы, задирал голову и шипел, грозно приближаясь к забору, сквозь щели в котором на него глядели люди. При этом шрам еще шире расходился, обнажая десну, и оттуда фонтанчиком летела слюна... Кто-то окрестил его Заячьей Губой.

В первые десять лет своей жизни он наделал нам немало хлопот. Не шел в станок ни под каким видом, как тигр бросался на корейца Тимофея Магая, когда тот пытался его загнать, несмотря на то, что именно Тимофей кормил его каждый день. Когда наступала очередь «пилить» Заячью Губу, все заранее бывали сильно встревожены. И было почему. После очередных безуспешных попыток загнать его в станок приходилось вступать с ним в открытый поединок.

Протекало это так. Его выпускали в маленький узкий дворик, самые отчаянные взбирались на стенки и ждали. Губа, зная, к чему это ведет, начинал метаться. Кружа вдоль ограды, шипя и брызгая слюной, он становился на задние ноги, пытаясь достать копытами каждого, кто осмеливался чуть спуститься со стены. Проходило пять, десять, пятнадцать минут. Он продолжал кружить, постепенно утихая, но все же злобно высматривая и кидаясь на того, кто опускал ногу. Это была опасная игра на притупление бдительности. Весь фокус заключался в том, чтобы, улучив подходящий момент, неожиданно прыгнуть на строптивца и мгновенно схватить его мертвой хваткой за шею.

Нужно было крепко прицепиться, повиснуть на нем, не дать себя сбросить, чтобы не попасть под его страшные ноги. Конечно, такое единоборство могло длиться всего несколько мгновений. Весь расчет строился на безусловном доверии к товарищам по работе. И действительно, не было случая — надежно или ненадежно зацепился первый рискнувший, — чтобы все, как горох, не сыпались с забора и не цеплялись за спину, круп, шею зверя, стараясь повалить его на пол двора. Сильное, горячее, скользкое тело вывертывается из рук, вырвавшаяся нога, как молния, со свистом чертит воздух, некоторое время вся группа — хрипящий, катящийся клубок.

— Держи! Жми! Дави! Вали! Ноги — смотри, задние ноги!..

— Осторожно, панты!..

Нужно повалить и сейчас же садиться на ноги, держать их изо всех сил. Ибо самое страшное у оленя — ноги: когда стоит — передние, когда лежит — задние.

После конца операции, когда панты кем-либо уже переданы в щель за пределы двора, старший подавал команду: «Пускай!» Все разом, как кошки, кидались на стенки, где доски с интервалами позволяли мгновенно вскарабкаться подальше от страшных копыт. Губа вскакивал, описывал огромными прыжками несколько кругов и с маху вылетал в открытую уже с противоположной стороны дверь в соседний двор.

Нервно смеясь, люди начинали приходить в себя и выбираться за пределы оленника, где их приветствовали возбужденные зрители, с волнением наблюдавшие за этой своеобразной корридой... Правда, в определенном возрасте подобного рода приключения порою приятно щекочут нервы. Особенно когда на «героев» в широкую смотровую щель глядит несколько пар испуганных и восхищенных девичьих глаз. И все же каждый раз, готовясь к схватке, мы сильно волновались. Поэтому всегда, даже хорошо зная, что едва ли это получится, пытались загнать дикаря в станок по всем правилам.

И вот однажды, чудесным июльским утром, мы снова подготовились к жестокой свалке. Защитив коленки и локти, все заняли свои места у станка, предложив загонщику, все тому же Тимофею, сделать традиционную попытку. Мы смолкли и притихли, разглядывая нашего мучителя в полутьме коридора. Тимофей где-то замешкался, создалась пауза, еще больше взвинтившая нервы.

Затаив дыхание мы наблюдали за сумасшедшим быком. И удивились: на этот раз он не метался. Напротив, долго, как изваяние, стоял в полумраке, широко расставив передние ноги и как бы в глубокой задумчивости низко опустив бунтарскую голову... Такое поведение было совершенно необычным. Мы безмолвно переглядывались, пожимая плечами, в ожидании окрика Тимофея, как вдруг — никто не поверил своим глазам — это страшилище, приносившее столько хлопот и страданий в течение многих лет, совершенно спокойно, без всякого принуждения, гордо подняв увенчанную прекрасными пантами голову, спокойно вошло в станок и остановилось.