Вокруг Света 1972 № 09 (2384) - [20]

Печь монументальна. В этой белой угловатой глыбе дышит мощь законченной формы, совершенство строительного расчета и вкуса, проверенного веками. Утоптанное кострище древнего человека — вот что послужило фундаментом, от которого оттолкнулась ее конструкция в своем долгом становлении: над кострищем возник свод, сначала невысокий и глинобитный, потом кирпичный, с гораздо большим дыхательным объемом; дым уходил в отверстие потолка, но выросли шейные позвонки трубы; лежбище огня поднялось от земли почти по пояс человеку; свод оброс с четырех углов квадратными плечами, и наверху образовалось пространство лежанки, расширенное полатями. Для всего этого понадобились века, и мы еще можем видеть сегодня в натуре все или почти все промежуточные формы, приведшие в конце концов строительную мысль к образу русской печи.

Печь — совершенное архитектурное целое, и это говорится вовсе не из желания «облагородить» ее лишним эпитетом. Она совершенна потому, что в формах ее предельно, до конца выражены все возможности и функции домашнего очага. Можно сказать, что этой конструкции больше уже некуда и незачем развиваться, и вот она застыла перед нами в качестве некоего классического устройства, каждая часть и роль которого накрепко пригнана к остальным.

Она не только обогревает жилье, но и регулирует чистоту его воздуха. Не только человека греет, но своим кирпичным днищем еще и вниз, в подпол, дает тепло, необходимое зимой для овощей.

Она — кормилица, подательница всякой пищи: из ее чрева вынимают горячие хлебы и пироги; никакая каша не бывает такой пахучей и разваристой, как из печи... Не могу не вспомнить и не описать тут одной из торжественных минут своего детства: бабушка, орудуя самым большим ухватом, извлекает из печи чугун с украинским борщом; сняли крышку, и блаженный дух ударил в потолок, так что сам воздух мгновенно сделался сытным; то был запах разомлевшего мяса и нежно-кисловатый помидорный аромат, пахло свежестью молодой капусты, и фасоли, и только что сорванного с грядки укропа; чугун, полный почти до краев, пылал кумачово-оранжевым варевом, в котором плавали полупрозрачные капли жира и подрумяненные шкварки. Но это было еще не все, потому что следом за борщом из печи появлялась громадная глиняная макитра, облитая золотисто-зеленой глазурью. Накануне бабушка натирала ее внутренность чесноком, вливала туда немного кипятку и напихивала доверху разломленными начетверо коржами. Только что из печи, еще горячие, они снова водворялись в жаркую темноту, чтобы разбухнуть и надышаться чесночным соком. И вот теперь эти два запаха — борща и коржей — бросились над столом бороться друг с другом, и большая веселая семья взялась за ложки — деревянные, в огненных цветах и травах (ложки эти на украинские рынки исстари поставляла Хохлома).

А топленое молоко? А кислые щи «только из печи»? Что и вспоминать!

Но далее: печь не только щедрая кормилица, но и прекрасная сушилка. Ребята после снежных игр закладывают сырые варежки в печурки — подобие малых пещерок в боковой стене под полатями. Хозяйка, отдыхая от главных кухонных забот, принимается за сушку сухарей или, если подошел сезон, грибов. И хотя считается, что последние лучше провяливаются на солнце, но, когда солнце капризничает, что и заменит его, как не печной жар? В чугунки, наполненные песком, втыкаются остроконечные палочки, унизанные отборным грибом. Три-четыре таких чугунка (в зависимости от величины сбора) выстаивают под кирпичным сводом чуть поменьше суток — от топки до топки, — и когда вынимают их, то гриб почти уже и готов, теперь его можно укладывать в противень — и на печь, на окончательную досушку. В заготовительные эти времена в избах стоит особый дух — вкусной хлебно-грибной теплоты.

Сушат в печи и дрова: неутомимая хозяйка с вечера занесет в избу охапку поленьев и после того, как выгребет все непрогоревшие угли (главное топливо для самовара) в специальную кадь, укладывает морозные полешки на горячий печной пол, чтоб завтра дружней пылали.

Ну и, конечно, печь — первейшая лежанка, любимый закут шушукающейся детворы, целебное местечко для старого человека, который тут не один год жизни себе продлевает, покашливая да покряхтывая, перемогая с помощью ровного кирпичного тепла всякую хворь-ломоту.

Человеку, непривычному к спанью на печи, не так-то просто выдержать испытание первой ночи — очень уж парко и тесно тут, под самым потолком. Но зато утром спускается он вниз и не узнает себя: голова ясная, под стать солнечному морозному безветрию на дворе, и в теле благодатная легкость и свобода.

Бывают у печи и другие функции, на первый взгляд достаточно неожиданные. Как известно, одна из древнейших утех для русской крестьянской семьи — баня. Но обычай париться в банях вовсе не универсален; и в средней полосе, да и к северу немало обозначается зон крестьянского заселения, где в течение веков обходились без бань, потому что заменяла их — да-да, пусть не дивится читатель — все та же печь. Охочий до пара человек с малой шаечкой воды пролазил устьем под свод и там томил себя в сухой, нестерпимо блаженной темени, устроившись на соломенной подстилке, — да еще и заслонку за ним затворяли. И потом уж, очумело выкатись на свет божий, начисто ополаскивал свое багровое, как у новорожденного младенца, тело на кухне, в большой лохани либо в корыте.