Вокруг Света 1971 № 06 (2369) - [9]

— Битте... битте...

Толстяк, очевидно, больше ничего не знал по-немецки. Зато жесты его были красноречивы. Он держал деньги и тыкал ими плотника в грудь, а другой прикасался то к его куртке, то к шляпе. Я заметил, что никакого пера на ней нет, просто черное сукно прорезано белой матерчатой полоской.

Плотник в изнеможении мотал головой. Нет, он не хочет продавать свой костюм. Назойливые иностранцы ему явно надоели, и я охотно помог бы ему избавиться от них.

Подросток шагнул вдруг вперед и схватил мешок плотника. Женщина испустила хищный возглас и тоже вцепилась в мешок. Вдвоем они заставили плотника снять ношу, опустить на землю. Плотник вздохнул, нагнулся и развязал веревку. Все четверо начали потрошить добычу. Подросток, ухмыляясь, подбрасывал на ладони рубанок. Потом все расступились; гамбуржец, красный от смущения или гнева, кидал в мешок инструменты, узелки, коробки. Затем он выпрямился и оглядел нападающих. Чего-то не хватало.

— Сувенир, сувенир, — выпевала девочка. Она отбежала в сторону, размахивая чем-то продолговатым.

Отец поймал ее, отнял сувенир. От пачки денег — он все еще сжимал их — отделилась одна бумажка, и плотник с досадой кивнул.

Турист вытер лысину. Оглянувшись на меня, он торжествующе показал свое приобретение. То был ватерпас в старинной резной деревянной оправе. Полтора века назад резчик начертал сентенцию — «Коль душа чиста, то и глаз верен» — и вывел дату: «1807».

Плотник между тем впрягся в рюкзак, оправил растрепанную одежду и ушел прочь, не простившись. Я не решился остановить его.

Два года спустя я попал в Гамбург.

Наша «Башкирия» пришвартовалась километрах в восьмидесяти от города, в самом устье Эльбы, широко прорвавшей плоское песчаное побережье Северного моря, усеянное пляжными кабинками и тентами.

Маленький городок Куксхафен словно тонул в людском паводке. Прохладное море — всего плюс двенадцать — не пугает рьяных купальщиков. И наш корабль, да и мы сами оказались в центре внимания присутствующих здесь гамбуржцев.

Разумеется, всех новых немецких знакомых я спрашивал, известно ли им о существовании цеха бродячих плотников.

Вот что я слышал в ответ:

— Есть такие. У них свои обычаи, свои законы. Непосвященные не допускаются.

— Это тайное общество, чисто мужское. Даже жены их не знают, что происходит у них на собраниях.

— Цех владеет домом где-то на окраине Гамбурга. Там заседают старейшины цеха, принимают новых членов. У плотников есть святой покровитель. Как его зовут, не помню. В день этого святого, по обычаю средневековых цехов, устраивают обед.

— Странные люди! Нелепый пережиток!

— Хорошие ребята!

— Вы хотите написать про них? Не выйдет. Ничего они вам не расскажут.

Мне стало грустно. Я вспомнил свои долгие и безуспешные розыски в библиотеках: литературы о бродячих плотниках не оказалось. Видно, и в самом деле прячутся от посторонних.

Несколько утешил меня Гуго — пятидесятилетний гамбуржец, по профессии банковский служащий, а в свободное время немножко поэт, чуть-чуть художник, а также любитель дальних пеших походов. Человек он любопытный ко всему, странствующих плотников встречал не раз, беседовал с ними, но узнал немного. Может, ему попадались неразговорчивые...

— Завтра я могу показать вам Гамбург, — сказал он. — Пешком, если не возражаете.

— Великолепно, — отозвался я.

— Кое-где мы воспользуемся автобусом. Город ведь громадный. Машину я принципиально не держу. Машина — тупик цивилизации. Ну, значит, до завтра! А насчет плотников — я полистаю свои дневники...

Он явился за мной наутро, в условленное время, минута в минуту.

Гладкая равнина приморья, выхоленные рощицы, одинаковые крестьянские дома ровными шеренгами. Нарастающее предчувствие города-гиганта — в его сторону направлены острия дорожных указателей, к нему шагают мачты высоковольтной передачи. Постройки постепенно сдваивают, множат, ряды, это уже не фермы, а пригородные виллы, добротные, опрятные, без фантазии, зато крепкие и чистые. От них, похоже, пахнет туалетным мылом.

Я вспоминаю читанное о Гамбурге — Ганзейский порт, очаг германской индустрии, город Тельмана. Гамбург на баррикадах...

Горизонт между тем каменеет, ровная волна крыш поднялась и движется навстречу. На плоской земле плоский город, здания одного роста, крупные, тяжелые, темно-серые. Город гладких коммерческих, пяти-шестиэтажных кварталов, город без прошлого, будто весь возникший в один день.

Многоугольный «Чилехаус», домина, которому следовало бы в Гамбурге стоять правофланговым, разбухший, кажется, от множества набившихся в него банков, пароходных компаний, не менее заметен, чем ратуша, да и представляет город гораздо лучше — откровенно, хоть и грубо. С чем сравнить это сооружение, слывшее одно время образцом истинно германского зодчества? Скорее всего с охапкой ящиков, опущенных портовым краном на бетон набережной. Стропы уже обмякли, груз слегка раздался в стороны, один бок прогнулся, другой заострился лезвием, как бы обороняясь от непрошеных рук...

Первое впечатление от Гамбурга было бы, наверное, более красочным, если бы я застал гамбуржцев. Ни один город мира, насколько я могу судить, не пустеет так основательно, дочиста, как этот, в выходной день. Мы шагали по пустым улицам, ездили в пустых автобусах. Водители взирали на нас с сожалением, а иногда и с укором, словно мы не подчинились приказу об эвакуации.