Вокруг Света 1971 № 05 (2368) - [47]

Киликии было суждено блистательное, но недолгое существование. Она пала под ударами мамелюков. Но пышное древо армянской культуры не погибло. Значительная часть дошедших до нас памятников древнеармянской письменности, скопированных киликийскими мастерами, была завещана другим центрам духовной жизни Армении.

Многим исчисляется величие и красота человека. И среди этого многого — мудрое уважение к величию и красоте созданного иными языками. Армянские книги сберегли для человечества не только свою национальную культуру. Некоторые греческие, латинские, арабские сочинения, как, например, трактат Зенона «О природе», законы Антиохийского королевства крестоносцев, труды Филона Александрийского, не существуют в оригиналах. Другие книги подверглись жестокой средневековой цензуре и были бы непоправимо искажены, если бы не сохранилось копий на армянском языке. Знаменитый труд Эвклида «Начала» был переведен с греческого философом, математиком и поэтом Григорием Магистросом в 1051 году, то есть на семьдесят лет раньше, чем появился первый латинский перевод. В Матенадаране хранятся редкие, уникальные списки восточной поэзии: Низами, Алишер Навои и Фирдоуси, Хафиз и Саади, уникальные сочинения философов средневековья: Иоанна Дамаскина, Фомы Аквинского, Исидора Севильского и других.

Особое место среди древних исторических трудов занимают в хранилище многочисленные списки с книги Корюна, посвященной жизнеописанию Учителя — Маштоца. Прежде чем принять духовный сан, Месроп Маштоц был секретарем в царской канцелярии. Составляя письма, грамоты, указы на греческом, сирийском и персидском языках, он впервые, наверное, стал задумываться о том, как нужен народу свой собственный алфавит. Азбука была создана довольно быстро. Согласно преданию, Маштоц увидел буквы во сне. И первые слова, написанные по-армянски, призывали «познать мудрость и наставление, понять изречения разума».

Входя в Матенадаран, невольно вглядываешься в мозаику под арками вестибюля. Художник О. Хачатрян изобразил сцену из знаменитого сражения с персами при Аварайре, о котором рассказывает в своем труде, хранящемся в этом здании, летописец Егише. В этой битве пал легендарный герой Армении Варден Мамиконян.

И, естественно, думаешь о том, что навсегда остается в народе память о героях и вечно длится эстафета знания и культуры.

«Он сжал гору прошлого в один камень — и на камне выступила кровь. Он окунул в эту кровь перо и начертал буквы, которые были вечны, как эти камни. И потому книга стала равна цене человеческой жизни — она, как и человек, была жива кровью предков». Такой тост в честь Месропа Маштоца я услышал на одном торжественном застолье. И я не беру на себя смелость причислить эти слова только к разряду красивых легенд или поэтических притч.

Р. Щербаков, наш спец. корр.

Что пиранье не но зубам...

 

Я стою на берегу небольшой заводи. Сейчас в Южном Парагвае разгар сухого сезона, и воды в реке немного. По зеркальной глади время от времени расходятся ленивые круги — там, где скользнет стрекоза или плеснет мелкая рыбешка.

Из своей рыбацкой сумки я достаю стальной поводок и привязываю его к концу крепкой лески, а в качестве наживки насаживаю на крючок кусочек жилистой говядины. Удилищем мне служит ветка, срезанная в ближайших зарослях.

Невидимые, в этих мрачных водах кишат пираньи — в сто раз более прожорливые, чем любая рыба; их тянет ко всякому мясу, как железные стружки к магниту. Я наслышался немало разных ужасных историй про этих бестий: как человек в каноэ вдруг оказался без пальцев, опустив руку за борт; как корова, переходившая реку, была обглодана до костей; как пираньи выпотрошили неосторожного пловца, и т. д. Известный натуралист прошлого века Александр Гумбольдт отзывался о пираньях как об одном из самых больших бедствий в Южной Америке. Вспомнились мне и слова видного ихтиолога Джорджа Майрса: «...зубы у нее так остры, а челюсти так сильны, что она может отхватить кусок мяса у человека или даже у крокодила не менее ровно, чем бритвой, а палец вместе с костью — так же мгновенно, как нож мясника».

С другой стороны, во время неоднократных поездок во внутренние районы Южной Америки я часто видел, как индейские ребятишки безмятежно плещутся в водах, где обитают пираньи, а матери их стирают белье, стоя по пояс в воде. Бразильский антрополог Гарольд Шульц, прожив больше 20 лет в тех местах, писал: «За все годы мне ни разу не пришлось пострадать от этих внушающих ужас пираний».

Подобные мысли крутились у меня в голове, пока я нацеплял на крючок аппетитную наживку и закидывал удочку.

Поклевка началась через несколько секунд. Я сделал быструю подсечку и рванул удилище. Оно пошло до обидного легко. На берег вылетела серебристая рыбешка чуть больше моей ладони — ничуть не страшнее той форели, которую мальчишкой я ловил в Сьерра-Неваде. Я, однако, тут же забыл о сходстве, когда увидел челюсти моей рыбки, неистово щелкавшие в стремлении освободиться от крючка. Не будь поводок стальным, пиранья перекусила бы его в мгновение ока.

«Не трогайте ее!» — предупреждающе воскликнул мой спутник парагваец Хуан Ривальди Бланко. Он ботинком прижал пиранью к земле, осторожно отцепил крючок, крепко взял рыбу за жабры и поднял ее. У моей добычи, именуемой по-латыни serrasalmas nattereri, были серебристые бока и желтое брюшко, словом, на первый взгляд ничем не примечательная рыбешка, если не считать пасти, полной дьявольски острых, как бритва, зубов-треугольников.