Вокруг Света 1971 № 03 (2366) - [14]

— Ты у нас на делянках бывал? — поворачивается ко мне лесничий. Розвальни уже свернули с главной дороги и теперь пробираются под пологом елей. Шишлянников до бровей присыпан инеем. — Да, быстро у нас рубят... Случается, в день целый гектар, даже больше. Попробуй угонись с посадками...

Лесничий надолго замолкает и теперь лишь вертит головой налево, направо. Что-то примечает нужное для себя в густых зарослях, иногда соскакивает с саней и исчезает в чаще, а то на ходу подберет опавшую шишку, лущит, рассматривает.

— С весны здесь не бывал, — говорит он, когда вдруг сани вылетают из тьмы ельников в светлый березнячок. — Надо поглядеть... Сашка-то с оказией хорошо подвернулся.

Да, рубят здесь действительно быстро. Дорога эта хорошо мне известна по летним путешествиям. Стоял тут нетронутый лес. А сейчас вон справа вырубка, пенечки точно обугленные торчат.

На делянке, когда глядишь на работу вальщиков, вроде бы никакой спешки. Затрещит бензопила, ударит желтая струя опилок. Не торопясь засунет в пропил вальщик гидроклин, свалит лесину — перекур. А там и обед, самое приятное время на повале. У костра сучкорубов собирается вся бригада. Кто бидончик с домашними щами в углях греет, кто просто так на хвоине лежит. Шестьдесят минут свободного времени — можно вволю наговориться. Вспоминают медовую колоду: повалили пустотелую осину, а внутри — туча пчел и пуд меда. Рассказывают о белке-домоседке, которая не хотела расставаться со своим дуплом и тогда, когда спиленное дерево грузили на МАЗ. В двадцатый небось раз хохочут, припоминая, как погнались по вырубке за двумя зверятами, решив, что это еноты. Ошибку поняли позднее, увидав, как из-за бурелома вылезла спасать своих детенышей лохматая медведица.

Кончится перерыв, натянут лесорубы блестящие каски — и не спеша к пилам, к тракторам: валить, чокеровать, грузить. А к концу дня гектар с лишком пуст...

Наши розвальни идут по снежной целине. Сашка ввалился в сани — отдыхает. Чем ближе к плотине, тем значительней и благородней представляется Сашке его миссия. Он любовно поглядывает на тугой мешок, стряхивает с него снежные комья, что набросал копытами Гром. Знай, теща, Сашкину доброту!

— На обратном пути к Чаицам не заскочим? — спрашивает у него Шишлянников. — Давай, давай взглянем на питомник.

...К концу дня гектар пуст, а к концу года таких гектаров набирается около двух сотен. И хотя лесничий строго следит, чтобы вырубки, как полагается, обязательно граничили с массивами лесов, которые по идее должны засыпать оголившиеся пространства новыми семенами, надежда на естественное воспроизводство не всегда оправдывается. Потому что опять раньше всех сюда поспеют березы да осины, а ель да сосну — жди-пожди.

Тогда мобилизует свой корпус лесничий. Десять лесников, четверо рабочих, помощник лесничего да лесотехник, чуть стает снег, отправляются к Чаицкому озеру, где разбит лесопитомник. Стоят здесь елочки-трехлетки густыми ухоженными рядами. И начинается работа...

— Интересная, между прочим, арифметика, — говорит задумчиво Шишлянников, наблюдая за тремя снегирями, примостившимися на ветке у самой просеки. — План этого года у нас по искусственным лесопосадкам — 165 гектаров. Считаем. На гектар при ручной посадке надо 6500 сеянцев высадить. А норма на одного рабочего в день — 600 сеянцев. Итого на гектар надо одиннадцать рабочих, а на 165 гектаров?

Так для меня и остается загадкой, как выходит из положения лесничий. Однако выходит! В его распоряжении бывает весной всего десять-двенадцать дней. Это те оптимальные сроки в которые необходимо высадить на вырубленных площадях все сеянцы. Но сначала их надо выкопать в питомнике. Тщательно упаковать в корзины для перевозки — внизу сырой мох, сверху мох, а посередине тоненькие сеянцы, увязанные по сто штук мягкими мочалами. Подготовить площади под посадки. И, наконец, посадить. Причем не просто посадить, а предугадать, где и как лучше пристроить сеянцы: можно в ложбинке за тракторным плугом, но если лето выдастся влажное, дождливое — сеянцы захлебнутся в низинах. Можно на гребнях, но здесь елочкам будет грозить сушь... Уже начинают синеть ранние декабрьские сумерки, когда мы подъезжаем к питомнику у Чаицкого озера. Елочные детеныши протянули из-под снега мягкие зеленые пальцы. Шишлянников стоит над ними черной угловатой глыбой. И тут я внезапно понимаю, что он никогда не увидит ни эти сеянцы, ни те, что высаживает и холит каждый год, взрослыми, не войдет в шумный свой лес. Для этого слишком коротка одна человеческая жизнь.

Еще крепче морозец к вечеру припустил, еще белее и пушистее стали ели. Гром бежит к дому весело, ноги легко вскидывает, круп слегка теплом дымится. На плотине растроганная бабка притащила коняге плетенку с душистым сеном. Сеном плетенка была полнехонька, сверху даже охапка не удержалась, свалилась под ноги Грому, в желтый снег. Конь ее копытом придавил, чтобы ветром не унесло.

Сашка трясется в розвальнях, гордостью переполнен, как та плетенка, но уж чуть перегорел — дело-то сделано, мешок на плотине... «Что-то надо еще свезть», — вяло решает он про себя и начинает дремать.