Вокруг Света 1971 № 03 (2366) - [11]

«Я не хочу защищаться и не хочу, чтобы меня защищали. Я всем своим существом принадлежу социальной революции и принимаю полную ответственность за все свои поступки... Если сердце бьется во имя свободы, его можно остановить лишь порцией свинца... Если вы сохраните мне жизнь, я не перестану взывать к отмщенью, в том числе к отмщенью убийцам из вашей «Комиссии помилования».

Председательствующий: Лишаю вас слова!

Луиза Мишель: Я кончила... Если вы не трусы, убейте меня».

Военный трибунал удалился на совещание. Публика, пришедшая взглянуть, как судят «главную керосинщицу», не могла прийти в себя от волнения. Через восемнадцать минут объявили вердикт: пожизненная ссылка на Новую Каледонию с содержанием под стражей.

Двадцати трем товарищам Луизы вынесли смертный приговор. Семь с половиной тысяч отправили на каледонскую каторгу.

Но ставить точку в истории Коммуны на этом нельзя. Закрылась страница вооруженной борьбы. Открывалась глава истории нравственного противостояния, своего рода послесловие к Коммуне.

Десятилетие каледонской ссылки представляется одним из самых малоизвестных; слишком мало документов сохранилось о нем. Однако для понимания личности коммунаров эти скупые записи дают очень много.

В библиотеке Ленина, в отделе редких книг, мне дали единственный экземпляр мемуаров Луизы Мишель, французское издание конца прошлого века. На форзаце крупным решительным почерком было выведено: «Нашему товарищу Петру Кропоткину — Луиза Мишель».

История ее жизни не могла, конечно, уместиться в одном томике. Иногда о целом периоде упоминается в двух-трех строчках.

Итак, 24 августа 1873 года в шесть утра, после почти двадцати месяцев в Оберивской каторжной тюрьме, Луизу Мишель, заключенную № 2182, повезли в порт Рошфор. «Накануне я видела маму, — запишет она в дневнике. — Она стала из-за меня седой». Репрессии обрушились не только на самих коммунаров, но и на их родных: увольнения с работы, высылки из Парижа.

«Когда проезжали Лангр, из окна мне было видно, как из мастерской вышли рабочие. Их было пять или шесть. Увидев тюремный вагон, они разом сняли картузы и подняли руки в приветствии — «Да здравствует Коммуна!».

В порту Рошфор, на атлантическом побережье, партию коммунаров погрузили на старый парусный фрегат «Виржини». Судно было в таком состоянии, что любая серьезная буря грозила закончиться для него катастрофой. Капитан Лонэ велел поэтому держать шлюпки наготове. Но места в шлюпках хватило бы только для команды...

Ссыльные ехали в клетках, устроенных в межпалубном пространстве. Вот отрывки из дневника одного коммунара, под писавшегося «Л. Р». Он отплыл на другом судне — «Даная» — вместе со 187 ссыльными:

«Наше размещение на борту поистине являет собой шедевр тюремной выдумки. Мне думается, этот опыт достался со времен работорговли. С каждой стороны закрытой палубы расположено по два ряда металлических клеток. Им суждено стать нашим домом на столько месяцев... Кормят нас как в последние дни осады Парижа — по 250 г хлеба, 100 г консервов и 50 г сыра. Между клетками стоят резервуары, окрещенные нами «бурдюками». На каждом — по шесть краников, напоминающих детские рожки, из которых мы сосем воду, к вящему удовольствию команды... Посему мы пьем в основном ночью, тем более что несносная жара тропиков не позволяет уснуть».

«Виржини» шел до Новой Каледонии четыре месяца, день в день. На борту было 85 коммунаров и 60 повстанцев из Алжира. Читаешь дневник Луизы Мишель и удивляешься: для нее как будто нет ни клеток, ни тягот пути. Она пишет: «Я впервые еду по морю. Это дивное зрелище, я люблю эту массу воды... Со стороны «Виржини» выглядит, наверное, белым парусником, скитальцем Эдгара По».

Из клетки в клетку передают, несмотря на запрет, стихи, шутливые эпиграммы. Душой этой партии ссыльных был друг Луизы, блестящий полемист Анри Рошфор.

Наконец «Виржини» прибыл в гавань Нумеа, центр Новой Каледонии. Длинный и узкий вулканический остров Новую Каледонию нелегко отыскать на карте в толчее Океании. Этот кусок суши, расположенный в 600 милях от Австралии, был отдан в 1864 году под каторгу. Условия жизни в райском уголке природы были самые жестокие. Приговоренные к каторжным работам на острове Ну, вблизи Нумеа, работали, волоча прикованное к ноге тяжелое ядро. Центром панорамы была кирпичная тюремная стена.

Но Луиза Мишель записывает: «Нумеа, подобно Риму, расположился на семи холмах. Они видны очень отчетливо, ибо здешний воздух до необыкновения прозрачен и местные жители недаром называют свою землю «Островом света».

Когда приговоренных спустили на землю, начальник каторги решил отделить женщин и передать их в исправительную колонию под наблюдение монахинь. Луиза Мишель решительно заявила офицеру:

— Мы настаиваем на том, чтобы отбывать наказание вместе. Мы прибыли не на дачу, я полагаю!

Заключенных посадили в шлюпки и перевезли на полуостров Дюко. Здесь уже успели обжиться старые товарищи: Малезье, с которым они сражались на баррикаде на площади Отель-де-виль... Лакур, тот самый Лакур, который ворвался под вечер в церковь в Нейи, чтобы арестовать человека, игравшего на органе, — Лакур был уверен, что тот привлекает звуками версальскую артиллерию. С длинным «шаспо» наперевес он ворвался по лесенке наверх и увидел Луизу Мишель; ее ружье было прислонено к инструменту, а руки самозабвенно перебегали по клавишам... Сейчас, на Каледонии, Лакур обнял ее и первым делом сказал, что научился от канаков жарить в земле мясо — деликатес, который редко когда перепадает ссыльным.