Вокруг Света 1970 № 08 (2359) - [14]

Но обычно готика живет в неярком рассеянном свете. Вот тогда-то соборы и начинают «работать» своим модулированным продуманным силуэтом со множеством шпилей и башенок, усеянных фигурами и шипами. Вспомните, например, собор святой Анны, если вам приходилось бывать в Вильнюсе пасмурной осенью.

Собор XIII века заключает в себе огромное пространство, но снаружи, в отличие от тех же греческих храмов, он чаще скован, окружен тесным средневековым городом. С трудом втискиваясь в скопище сбившихся один к другому домиков и путаницу косых улочек, он многофакельным пламенем вырывается высоко вверх.

Силуэт его виден далеко за городскими пределами до глубокой ночи. В звездную ночь он вовсе не пропадает из виду, подсвеченный луной.

Собор готических времен не только аккумулирует свет, он имитирует его лучи в своих взлетающих арках и нервюрах, мостиках-аркбутанах. Колонны его собраны как из отдельных волокон, поднимающихся подобно столбам света. И уж конечно, цветные прозрачные стеклышки, витражи на окнах, синие, красные, зеленые, желтые, завальцованные в свинцовые жгуты, они поддерживают память о звонком солнце в зале собора даже тогда, когда снаружи сумеречный день.

Просыпался с неба прекрасный шафран. Его не присвоит ни бей, ни султан.

(Солнце) Тунисская загадка

Архитектура арабского Востока — это архитектура раскаленного безоблачного неба, открытых безводных пространств, не сулящих тени, знойного, немеркнущего солнца. Здесь солнце в крови людей, в символах власти и веры, в мудрых старинных книгах и лукавых детских загадках.

Архитектура арабского Востока — это архитектура белых защитных плоскостей, составленных в многоячеистые соты городского района.

Каждый отдельный домик — куб или купол, оконца в нем очень малы и редки. Они похожи не на обычные окна в нашем представлении, а скорее на бойницы крепостных башен. Башен, осажденных солнцем. В старой части любого арабского города — Туниса и Кайруана, Бейрута и Алжира — вы увидите, как дома собираются в тесные толпы, сверкают белыми площадками крыш и фасадов вперемежку с резкими тенями задних дворов, стен и проемов.

Украшения жилых домов сведены до минимума: на пыльной уличной жаре их некогда и некому разглядывать. Скрываясь от зноя, человек успевает открыть и тут же захлопнуть дверь. Только дверь и несет украшения — она может быть причудливой формы, украшается подвесным кольцом и узким орнаментом, резным или выложенным кафелем по контуру.

..И многими красотами удивлена ecu...

(Из древнерусской рукописи)

В тех краях очень цветистые луга по берегам озер и речек, а повыше пашни пересекаются короткими лесочками. И ближе к осени холмистые дали рвутся в пестрые желто-зеленые клочья.

Среди разгула красок той земли мне не хватало, лишь одного цвета, в котором завертелись бы все другие, — белого. И может быть, поэтому белый силуэт Кириллова монастыря среди холмов кажется таким уместным, таким необходимым глазу, словно это не создание человеческих рук, а творение самой природы. Его только и не хватало для совершенной гармонии и красоты земли.

Он естествен, как сама земля. И неотделим от нее и от светлого неба над нею. С землей стены монастыря единит зыбкое повторение его в зеркале Сиверского озера. Само-то озеро, как и все вокруг, пестро зеленью камышей, отражением рыжих холмов, рябью волн. И в этой ряби лишь белые плоскости стен смотрятся успокаивающе строго, так же строго, как и в чистоте неба. А от неба их отделяют лишь темные черточки крыш — они подтверждают стройность и единство всех строений, но нисколько не давят, не ограничивают каждое из них, не мешают им растворяться в светлом воздухе. И воздух заполняет здесь все, он ощутим, он видим, он весом настолько, что делает невесомыми каменные башни.

Кириллов вы видите среди лесов издалека, из такой дали, из какой, казалось бы, его никак нельзя увидеть. Может быть, этому помогает холмистый ландшафт, вдруг открывающий взору то, чему положено быть за горизонтом.

Вы подходите ближе, и город скрывается, будто ныряет в озеро, узкой синью прочерченное во впадине меж холмами, потом открывается вновь, уже близкий, уже различимый в деталях. И вот вы под древними стенами, простоявшими — ни мало ни много — четыре века.

Светлые, не громоздкие формы, плоскости, разбиваемые либо незатейливыми дорожками поребрика и бегунца, либо узкими, едва намеченными тенью вертикальными щелями бойниц. Мягкая окраска строений. Грани башен переходят одна в другую ненавязчиво, незаметно. Плоские ниши, неглубокие полукружья закомар — ни одной резкой тени, ничего такого, что бы вносило диссонанс в ваши ощущения. Каждая грань — частица единого силуэта, рисующегося так едино и свободно, будто не строили все дома и башни несколько веков, а прочертили прямо в воздухе одним росчерком угольного карандаша и закрасили мазком белил. Простота, скупость и одновременно мягкость очертаний роднят каменные палаты и башни с избами окрестных сел, со строгими лицами северянок.

Все, что может быть изобретено, древние, несмотря на всякого рода трудности, либо изобрели, либо пытались изобрести, — я говорю о тех вещах, которые могли бы явить человеческому взору красоту и разнообразие.