Вокруг Света 1970 № 07 (2358) - [7]

Каждый год в августе в селение Балмазуйварош съезжаются со всех концов Хортобади всадники в черных шляпах, черных жилетах и ослепительно белых рубашках, украшенных по рукаву вышивкой. Это пастухи. Три дня длится в Балмазуйвароше их праздник. Три дня соревнуются хортобадские пастухи в древнем благородном искусстве пусты — искусстве всадника.

Е. Фролова, наш спец. корр.

Кир. Булычев. Я вас первым обнаружил!

Джерасси не спится по утрам. В шесть, на рассвете, он включает внутреннюю связь и громко спрашивает Марту:

— Ты проснулась?

Мы все слышим его пронзительный голос, от которого не спрячешься под одеяло, не закроешься дедушкой. Голос неотвратим, как судьба.

— Марта, — продолжает Джерасси, — сегодня мы что-то очень интересное найдем в фундаменте. Нечто крайне любопытное. Ты как думаешь, Марта?

Марте тоже хочется спать. Марта тоже ненавидит Джерасси. Она говорит ему об этом. Джерасси хохочет, и динамик усиливает его хохот. Капитан подключается к сети и говорит укоризненно:

— Джерасси, до подъема еще полчаса. Кстати, я только что сменился с вахты.

— Прости, капитан, — отвечает Джерасси. — Сейчас мы потихоньку соберемся, уйдем на объект, и ты выспишься. Утренние часы втрое продуктивнее дневных. Всего два дня осталось. Не так ли?

Капитан не отвечает. Я сбрасываю одеяло и сажусь. Ноги касаются пола. Коврик в этом месте чуть протерся. Тысячу раз я наступал на него по утрам. Приходится вставать. Джерасси прав: утренние часы лучшие.

После завтрака мы выходим из «Спартака» через грузовой люк. По пандусу, исцарапанному грузовыми тележками. За ночь на пандус намело бурого песка, щебня, сухих веток. Мы без скафандров. До полудня, пока не разгуляется жара, достаточно маски и баллона за спиной.

Безнадежная, бурая, чуть холмистая равнина тянется до самого горизонта. Пыль висит над ней. Пыль забирается повсюду — в складки одежды, в башмаки, даже под маску. Но пыль все-таки лучше грязи. Если налетает сизая туча, выплескивается на долину коротким ливнем, то приходится бросать работу и добираться по слизи до корабля, пережидать, пока просохнет. В эти минуты бессильны даже вездеходы.

Вездеход ждет нас у пандуса. Можно дойти до раскопа пешком, за десять минут, но лучше эти минуты потратить на работу. Нам послезавтра улетать — запасов осталось в обрез на обратный путь. Мы и так задержались. Мы и так уже шесть лет в полете. И пять займет обратный путь.

Рано с Захиром возятся у второго вездехода. Геологи собираются в последнюю экспедицию. Мы прощаемся с ними и занимаем места в машине. Места в ней привычны, как места за столам, как места в кают-компании. Я вешаю аппаратуру на крючок слева. Месяц назад мы попали в яму, и я разбил об этот крючок плечо. Я обмотал его тогда мягкой лентой. Не оборачиваясь, вешаю на крюк сумку с аппаратурой.

Джерасси протягивает длинные ноги через проход и закрывает глаза. Удивительно, что человек, который так любит спать, может просыпаться раньше всех и будить нас отвратительным голосом.

— Джерасси, — говорю я. — У тебя отвратительный голос.

— Знаю, — отвечает он, не открывая глаз. — У меня с детства пронзительный голос. Но Веронике он нравился.

Вероника, его жена, умерла в прошлом году. Исследовала культуру вируса, найденного нами на заблудившемся астероиде. Тогда умер и Калниньш.

Вездеход съезжает в ложбину, огороженную большими щитами, чтобы раскоп не так заносило пылью. Я спрыгиваю на землю третьим, вслед за Мартой и Долинским. Щиты мало помогают — пыли за ночь намело по колено. Джерасси уже тащит хобот пылесоса, забрасывает его в раскоп, и тот, будто живой, принимается ползать по земле, пожирая пыль.

Вести здесь археологические работы — безумие. Пылевые бури способны за три дня засыпать небоскреб, следа не останется. А за следующие три дня они могут вырыть вокруг него стометровую яму. Бури приносят также сажу и частицы древесного угля от бесконечных лесных пожаров, что бушуют за болотами. Мы не смогли пока датировать ни единого камня. Мы так и не знаем, кто и когда построил это поселение, кто жил в нем. Мы не знаем, что случилось с обитателями этой планеты, куда они делись, отчего вымерли. И мы ждем, пока пылесос очистит раскоп, потом спустимся туда, вооружимся скребками и кисточками и будем пялить глаза в поисках кости, обломка горшка, шестеренки или, на худой конец, какой-нибудь органики.

— Они основательно строили, — говорит Джерасси. — Видно, бури и тогда им мешали жить.

В раскопе вчера обнажилась скальная порода — фундамент здания или зданий, которые мы копали, врезался в скалу.

— Они очень давно ушли отсюда, — сказала Марта. — Если переворошить пустыню, мы отыщем и другие строения. Или их следы.

— Надо было бы получше проверить горы за болотом, — говорю я. — Здесь мы ничего так и не найдем.

— Но мачта, — сказал Джерасси.

— И пирамида, — сказала Марта.

Мачту мы увидели еще при первом облете. Но ее унесло очередной бурей раньше, чем мы сюда добрались. И схоронило в недрах пустыни. Пирамидку мы откопали. Если бы не было пирамидки, мы не стали бы третью неделю подряд барахтаться в раскопе. Метровая пирамидка стоит перед нами, шероховатая, влившаяся в скалу и будто выросшая из нее. Пирамидку мы обязательно возьмем с собой. Остальные находки — обломки обтесанного камня и рубцы на скалах. Ни надписей, ни металла...