Вокруг Света 1970 № 04 (2355) - [14]

— Вернемся к родео. Противно было смотреть на сынка дона Галито, — продолжал Исауро, — Пепе вырядился, как тореадор: шляпа, штаны в обтяжку, сапожки из лучшего шевро...

— Ну и пусть бы тешился. Зачем тебе в этом участвовать? Азарт, разъяренный бык, кровь...

— Какая кровь? Это же деревенская коррида! Не Мадрид и не Пласа де Торос! Хозяин по скупости не допустит, чтоб быка закололи вот так, за здорово живешь! Но зато деревенское состязание интереснее тем, что каждый может принять участие.

Для начала на арену выпускали таких флегматиков, хоть за хвост тяни, и Пепе успешно изображал из себя матадора, зад выпучивал, а сеньориты улыбались ему и аплодировали.

Потом выскочил из загона черный бычок с подпалинами и, не раздумывая, бросился прямиком на доморощенного матадора. Бедный Пепе, вместо того чтобы укрыться за загородкой, кинул свой желто-розовый плащ, перемахнул через колючую проволоку, ограждавшую арену, да зацепился и порвал штаны.

Плащ намотался бычку на рога и злил его. Он тряс головой, рвал тряпку в клочья, наступив копытом. Глаза у него стали бешеные, налились кровью, никому из господ не хотелось с ним связываться.

Я держался среди пастухов. Меня от них не отличить: обветренное лицо, кнут, вонючее пончо, поверх брюк для тепла надеты штанины, вывернутые мехом наружу.

Бык не казался мне страшным, и не с таким еще управляемся в загоне, но лезть гостям на глаза не хотелось. А бык такой свирепый был, воинственный, молодой, сильный! Уж драться так драться!

Словом, я не выдержал и выскочил на арену. Бычок пулей помчался на меня. Я чуть отклонился в сторону, и он проскочил мимо.

— Наверное, это была его первая коррида в жизни?

— Ну да. Его надо было подбадривать: эхо, торито, эхе! Когда мне удалось подхватить плащ и его розовая сторона замелькала перед мордой быка, он стремительно бросился на нее, но я легонько отводил плащ в сторону на вытянутую руку, и бык останавливался, не зная, что делать, опять бросался, пока не измучился. Спина у него взмокла, бока раздувались, как мехи кузнечные. Уходя с арены, я заметил, что дон Галито наблюдает за мной, пристально разглядывая мои рыжие брови.

«С какой ты асьенды?» — спросил он меня на кечуа. Я назвал ближайшую, хозяина которой не было среди гостей.

«Алло! Сеньор Хилер! — позвал дон Галито. — Полюбуйтесь. Это альбинос. Не правда ли, редкий экземпляр для индейца?»

«Таких у нас называют «Кохидо дель сол» — «Пойманный солнцем» значит, — вмешался в разговор управляющий, — видите, щурится, очень плохо видит, а некоторые и вовсе слепые бывают».

Сеньор Хилер с видом знатока заложил руки за спину, скомандовал:

«Индио, открыть рот! — и надавил на мою челюсть желтыми от никотина толстыми пальцами. — Это есть настоящий скот, — решительно заключил он, а взглянув на мой перебитый нос (я его, как ты знаешь, еще в Кито повредил, когда занимался боксом), добавил: — Это нос не есть арийский!»

«Редкий экземпляр» мог бы удалиться, если бы не священник:

«Что он индеец, это и по черным пяткам видно, вон они у него, словно копыта, все в трещинах. А вот откуда он взялся? Может, он вор или похуже птица? Отправьте-ка его в Латакунгу, дон Галито, пусть полиция разберется, кто он и откуда».

Дело мое было плохо. Священник здесь всех в руках держит.

«Эй, лонго! (1 Лонго (испан.) — высокомерное обращение к индейцу. — Прим. ред.) — крикнул мне Галито и кинул в кузов ремни, какими тянут бычков при погрузке. — Поедешь с ними. Шевелись!»

Я — пастух, индио, мне нельзя ослушаться. В грузовик загнали трех бычков, дон Галито закрыл заднюю стенку кузова и запер ее. Я остался с быками.

«Погоди, патрон, мне на асьенду надо вернуться».

«Успеешь. До пастбища близко, а ты ишь какой ловкий, живо обернешься».

Все это он говорил мне на кечуа, а шоферу сказал по-испански:

«Сдашь его начальнику полиции в Латакунге. — И, видя, что тот с опаской на меня поглядывает, подтолкнул его в кабину: — Вези, чолито (1 Чолито (чоло) — метис, здесь — горожанин. — Прим. ред.), он ничего не подозревает!»

Хлопнула дверца. Грузовик развернулся и выехал с асьенды. Бык загородил меня от встречного ветра. Я прижался к его теплому боку. Хвост, гоняющий мух, то и дело стегал меня по плечу.

— Ну, а в Латакунге? — спросил я Исауро. Он только презрительно фыркнул:

— Так я и стал ждать, пока меня сдадут с рук на руки! Чуть отъехали, я перебрался через высокий борт и, пока машина пыхтела на подъеме, вывалился на обочину. Ногу разбил, — закончил Исауро и показал глубокий синеватый шрам. — Запомню толстомордого священника.

— Но ведь и он тебя, камарада, запомнил теперь?

Исауро не ответил.

Внезапно над самой головой оглушительно ударил гром. Показалось, что рухнул Котопакси, раскололись и посыпались в пропасть скалы. Ливень ринулся на землю, и мир захлебнулся в неистовом хаосе.

Исауро вскочил, тревожно насторожился.

— Манунго бежит, — бросился он к двери.

Я напрягал слух, но все звуки тонули в грохоте грома. Эхо повторяло раскаты, и оттого треск стоял непрерывный.

«Конечно, ошибся. — подумал я, — никто в грозу не выйдет из чосы».