Вокруг Света 1970 № 03 (2354) - [32]

Луис-Мигель Домингин, бесспорно, занимает место «звезды», на которое не претендовал ни один тореро — даже его зять Антонио Ордоньес. Он красив, даже слишком красив, его обожают женщины. Луис-Мигель самый оплачиваемый матадор: билеты на его выступления в мадридском «Монументален шли у барышников втридорога; говорят, что это самый умный тореро, который лучше всех знает быков. Самые яростные его хулители признают, качая головой: «Сабе демасьядо!» — «Он знает их даже слишком!» С другой стороны, это самый деловой из матадоров: на службе у него состоит мощный штат рекламных агентов, он изысканно одевается, легко говорит по-английски. Знает толк в бизнесе. Короче, это матадор американского склада, сохранивший все внешние атрибуты идальго и Дон-Жуана.

Домингин не выступает на фериях и фиестах, где в кипении веселящихся людей его могут не заметить. Нет, он выходит на арену только там, где публика принадлежит ему, только ему одному. И тогда он неподражаем. Почти в каждый сезон он получает по полудюжине бычьих ушей и хвостов — высшей награды для тореро.

Боится ли он? Конечно. Можно все знать о быках, даже знать о них слишком много. Но вам может попасться торо, который знает о вас больше, чем вы о нем... В принципе такое не должно случиться с Луис-Мигелем Домингином. Но только в принципе. Великий Манолете тоже знал все о быках. И все же позволил убить себя в августе 1947 года на пласе одного из городов родной Андалузии, и убил его бык, выбранный им самим.

Вот почему Луис-Мигель боится. Про него говорят: «Это великий тореро, но он потерял афисьон». Попытаемся определить это неуловимое, как любое чувство, слово. Афисьон — священный огонь, призвание, одержимость? Все это и еще очень многое.

Всякий начинающий тореро до краев переполнен афисьоном, озарен им. Но под дождем песет, франков (во Франции) или долларов (в Латинской Америке) афисьон, подобно бушующему морю, на которое льют масло, сникает. Матадор убеждается, что его жизнь приобретает цену. И вместе с кровью из ран, нанесенных бычьим рогом, афисьон вытекает из тела. Иногда один сильный удар осушает резервуар афисьона до дна. Иногда ударов нужно множество.

Два примера из тысячи: новильеро (1 Начинающий матадор. — Прим. пер.) звали Фраскито. Кажется, он появился в Севилье в тот год, что последовал за смертью Манолете. До пяти часов пополудни, до начала той корриды — счастливчики, которым довелось ее видеть, доныне переживают воспоминание о ней — он был никто. В семь часов вечера он был бог. Афисьонадос, разойдясь по городу, возвестили о приходе мессии; журналисты почувствовали внезапно (я говорю «внезапно», потому что, как правило, это случается у них по заказу), что у них перехватило дыхание; меня уверяли, что радио в тот день прервало передачу, чтобы возвестить о чуде... Знаменитый хроникер боя быков написал в вечернем выпуске: «Фраскито начинается там, где кончается Манолете!» А имя Манолете кое-что значит в Испании, уверяю вас.

Однако у вознесенного на Олимп Фраскито был аподерадо (импресарио), и у этого самого аподерадо глаза оказались больше рта: он углядывал куски большие, чем мог проглотить. Тут я уступаю слово завсегдатаю и ценителю корриды, рассказывавшему мне эту историю:

— Что сказал бы себе аподерадо с умом? Нам повезло, сказал бы он. Однако ведь ниньо (новичок) еще не пообтерся в деле, еще свежачок. Не стоит нам кидаться очертя голову на большие ферии, куда везут быков по полтонны весом и где не вкрутишь настоящей публике мозги одним-двумя лихими поворотами. Лучше мы начнем турне там, где народу поменьше, пусть ниньо набьет руку. А уж на следующий год пойдем по большому кругу. Так сказал бы себе аподерадо, у которого в глазах зрачки, а не монеты. Вместо этого что делает он? Он решает, что раз его малый — гений, то потянет все, и бросает ниньо на ферию в Бильбао! Результат: удар рогом в правый пах. Фраскито кое-как поправляется, и — бац! — аподерадо выставляет его в Кордове! Результат: удар рогом в левый пах. И все — наш Фраскито опадает, как пустой мешок. Его уже трясет при одном звуке фанфар перед боем. Он кончился прежде, чем все успели сказать «аве».

— И где он сейчас?

— Говорят, служит барменом в Мексике. Или официантом... Что-то в этом роде.

— А это действительно был тореро?

— Да-а. Высокий, сухой, подбористый... Реакция была короче, чем у Манолете. Он делал так, смотри...

И афисьонадо поднимает плечи, вбирает внутрь живот, напрягает бедро и делает открытой рукой несколько королевских пассов воображаемой мулетой.

Другая история: Мигелин, сказочный тореро, словно комета промелькнувший несколько лет назад по арене, затмив всех и вся.

— Я видел, как он работал в Вальядолиде, — рассказывал мне один бандерильеро. — Поразительно! Я подумал: еще несколько таких дней, и уже не будут говорить ни о ком из тореро, кроме Мигелина. Но назавтра бык поднял его на рога... Прощай, Мигелино! Он все еще выступает, но это уже сломленный человек. Никогда уже ему не стать фигурой.

И хотя Луис-Мигель Домингин — миллионер, владелец великолепного оффиса в Мадриде на Гран-Виа, 55, человек, о котором написаны книги и сняты фильмы, сеньор, владеющий тысячами гектаров угодий, — хотя этот человек, затянув тело в расшитый золотом шелк, выходит дважды в неделю на единоборство с быком, рискуя в любое мгновенье лишиться всего этого, про него все равно говорят, что он потерял афисьон.