Вокруг Света 1963 № 04 - [31]

«У них настоящая профессия. Я люблю этих людей».

Они говорят о том, что полоса вся в грязи, что груз был доставлен в целости, потом о сегодняшнем случае.

— На ста метрах вдруг течь в картере. Ну, все, думаю, крышка. Сесть абсолютно некуда... Гляжу, сзади двор какой-то фермы. Была не была, разворачиваюсь и раз — носом в кучу навоза...

Смеются.

— Просто повезло, — рассказывает аджюдан, — машина зацепилась за стог сена, меня на него и закинуло. Ищу своего лейтенанта, как-никак начальство.

А он уже пристроился за скирдой... Полные штаны радости!

Берни думает: «Другие на этом свернули себе шею, а для этих просто случай на работе. Я очень люблю их рассказы, сухие, как странички рапорта. Я люблю этих людей, люблю не потому, что они, как и я, летчики. Нет, просто среди них всегда можно оставаться самим собой».

— Расскажите о своих впечатлениях, — обычно просят женщины.

Берни медленно идет по бульварам, просачиваясь сквозь толпу. Кажется, он сталкивается со всеми прохожими. Некоторые лица причиняют ему боль, напоминая об отдыхе, о покое. Надо пойти за этой женщиной, пойти за ней, и жизнь потечет спокойно... спокойно... Лица иных мужчин отдают трусостью, и тогда он чувствует себя сильным.

Тяжело ступая, входит он в дансинг, не сняв в этой компании сосунков своего толстого, как у полярника, пальто. Жизнь их начинается лишь ночью, за оградой; они копошатся, похожие на пескарей в аквариуме, любезничают, танцуют, пьют у стойки. Он единственный здесь с ясной головой, и он устал, будто весь день ворочал ящики; ноги с трудом несут тело, мысли тяжело сталкиваются в голове. Он идет мимо столиков к свободному месту. Парни отшатываются, пропуская его. Глаза женщин, встречая его взгляд, тотчас же гаснут и уходят в сторону. Так же ночью при обходе постов, по мере того как он приближался, у часовых гасли, выпадая из пальцев, сигареты.

— Курсант Пишон?

— Я.

— Раньше летали?

— Нет.

— Полетите со мной. Для первого раза будете только смотреть.

Садятся. Обшарпанный механик из взвода обслуживания с невыразимой ленью закручивает пропеллер. Ему остается тянуть лямку еще шесть месяцев и семь дней: сегодня утром он как раз нацарапал эти цифры на стенке в клозете. Это, он подсчитал, равно почти десяти тысячам оборотов винта. Никуда не денешься.

Курсант смотрит на голубое небо, на глупые деревья, на стадо коров, ощипывающих взлетную полосу. Инструктор надраивает рукоятку газа: он любит, чтоб она блестела. Механик считает круги — сколько энергии уходит зря, уже двадцать два! «Надо, пожалуй, прочистить свечи». Это дает механику возможность поразмыслить еще немного.

Мотор, доложу я вам, такая штука: когда взбредет ему в голову, тогда и заводится. Лучше не смотреть. Тридцать, тридцать один... Мотор заводится.

Слова «опасность», «героизм», «опьянение воздухом» перестают существовать для курсанта.

Самолет летит; курсант думает, что они еще на земле, и вдруг замечает под собой крышу ангара. Резкий ветер опаляет щеки, он напряженно вглядывается в спину инструктора.

Боже! Что случилось? Падаем! Земля опрокидывается влево, вправо. Пишон впивается в стенки кабины. Где же аэродром? Впереди только лес, он стремительно приближается, полотно железной дороги, повисшее почему-то сбоку, небо... И вдруг поле, ровное, спокойное, здесь, рядом, у самых колес. Курсант слышит, как трава шуршит под брюхом машины, ветер стихает, вот и все. Инструктор оборачивается и смеется. Пишон силится понять, в чем дело.

— Основные правила, — объясняет Берни, — что бы ни случилось, первое: выключайте мотор, второе: снимайте очки, третье: цепляйтесь покрепче за кабину. Отстегивайтесь только в случае пожара. Ясно?

— Ясно.

Вот они, наконец, те слова, что ждал курсант; они сделали опасность ощутимой, близкой, достойной внимания. «Гражданским» сказали бы: «Никаких причин для беспокойства». Пишон, ставший отныне хранителем тайны, переполняется гордостью...

— А в принципе, — заканчивает инструктор, — авиация — это не такая уж опасная штука.

Ждут Мортье. Берни набивает трубку. Механик сидит на бидоне, обхватив голову ладонями, и разглядывает свою левую ногу, отбивающую какой-то ритм.

— Берни, погода-то портится.

Механик поднимает голову: горизонт уже затянут туманом. Еще можно различить силуэты двух-трех деревьев, но туман уже смазывает их очертания. Берни продолжает набивать трубку: «Вижу». Мортье сдает сегодня на диплом, он уже давно должен быть здесь.

— Берни, позвоните туда.

— Звонил. Он вылетел в четыре двадцать.

— И с тех пор ничего нового?

— Ничего.

Полковник уходит.

Берни сжимает кулаки и с ненавистью вглядывается в туман. Туман тихо опадает и должен накрыть сейчас курсанта, словно сачком для бабочек, где-нибудь у самой земли.

«И, как нарочно, Мортье такой несдержанный... да и машину водит, как корова...»

— Тихо!

Нет, не он: грузовик.

«Мортье, голубчик, если ты выберешься, я... я расцелую тебя!»

— Берни! К телефону.

— Алло!.. Что за идиот ползает у нас по крышам в Доназелле?

— Этот идиот должен с минуты на минуту разбиться. Оставьте его в покое!.. Орите лучше на туман!