Вокруг Света 1960 № 08 - [31]

Подполковник усмехнулся и продолжал:

— Виктор поправился раньше и выписался. А я довольно долго был в тяжелом состоянии. И вот когда встал, первым делом отправился к главному врачу. Принялся было рассказывать, но кончить не пришлось. Он тотчас вызвал женщину, оказавшуюся психиатром, и оба стали меня успокаивать: «Ничего, ни

чего. Вы отдохнете, и все пройдет.

Старайтесь не думать о мамонтах. У вашего друга то же было, но теперь ему гораздо лучше». Я вспылил, те двое переглянулись, покачали головами. Понял, что лучше все отложить до выписки. Но и тогда не пришлось нам заняться мамонтами...

Я вышел из госпиталя, у дверей меня встречал Виктор. Но это было 22 июня 1941 года. Настало время других забот...

Только сейчас, спустя двадцать лет, я еду в Акон принять участие в экспедиции Академии наук. Теперь это будет не случайность, не катастрофа...

— А Виктор?

— Под Берлином. В 1945 году... Знаете, — сказал после паузы подполковник,— а мне теперь кажется, что и та семья мамонтов не погибла. Ведь буря вскоре кончилась, животные могли утоптать снег под собой и в конце концов выкарабкаться из ямы. Пусть в течение нескольких дней... Не говоря уже о том, что это могла быть и не единственная семья мамонтов в долине.

Рис. П. Караченцова

Вместе с ветром

Окончание. Начало см. в № 7.

Матвей все время давал позывные, но не получал ответа.

Над морем короткие радиоволны распространяются плохо, и связь с Москвой оборвалась. Немало тревожных часов пришлось пережить тем, кто следил за нашим полетом.

Море штормило. Мы видели пенящиеся волны, слышали тяжелый, похожий на громовые раскаты гул. Жутко и тревожно было на душе.

В детстве я читал трагический рассказ о гибели двух итальянских воздухоплавателей. Они рискнули перелететь через Средиземное море в Египет. Их шар попал в струю воздушных потоков, особенно сильных над морем. Воздух над морскими течениями, нагреваясь или охлаждаясь, приходит в бурное движение; возникают вихри и смерчи.

Аэронавты боролись с воздушными потоками, то сбрасывая грузы, то стравливая газ. Но стропы не выдержали больших перегрузок. Гондола оторвалась от шара и камнем понеслась к морю...

Однако над Каспием наш аэростат вел себя сравнительно спокойно. Как ни странно, помогал шторм. Ветер перемешивал воздух, и вертикальных потоков, опасных сейчас для нас, не возникало.

— Видите корабль? — воскликнул Гайгеров и показал вниз.

Мы свесили головы. Судно шло полным ходом, и от его форштевня в обе стороны разбегались волны, похожие на усы. Вид этого танкера подействовал на нас успокоительно. Значит, не одни мы здесь.

Часа через три на горизонте появилась фиолетовая полоска земли.

Она становилась все шире и шире. Наконец мы увидели песчаный берег. Краски менялись на глазах. Из фиолетовой полоски берег стал перекрашиваться в лиловый цвет, потом в зеленоватый и, наконец, в ярко-оранжевый, как мандариновая корочка. Пустыня!

Мы летели очень высоко над землей. На большой высоте происходят прямо-таки чудеса. Солнце так обжигает лицо, что через час-два оно становится коричневым, будто месяц отдыхал в Крыму. В то же время термометр показывает сорок-шестьдесят градусов ниже нуля. Если снять перчатку, то с одной стороны ладонь будет обжигать солнце, с другой — колючий мороз. Однажды в разгаре лета я по неопытности обморозил уши, отправившись на испытание аэростата без шлема. Думал, что в воздухе продержусь недолго. Аэростат поднялся высоко над облаками, а когда я стал снижаться, то вдруг увидел внизу желтые всплески молний. Лететь в грозу на аэростате все равно, что ходить с зажженным факелом вокруг пороховой бочки. Я решил переждать грозу и летал при сорокаградусном морозе несколько часов. Конечно, уши у меня распухли. А ведь дело-то было в июле...

Не только мороз чувствительно влияет на высоте на организм воздухоплавателя, но и кислородный голод. В 1862 году английский метеоролог Глейшер и его спутник Коксвель достигли огромной по тем временам высоты — 8 830 метров. Но этот полет едва не погубил отважный экипаж. Задыхаясь в разреженной атмосфере, Глейшер потерял сознание. А Коксвель, который обморозил руки, дополз до клапанной веревки, ухватился за нее зубами и выпустил из шара водород. В 1875 году воздухоплаватели Сивель и Кроче Спинелли погибли от недостатка кислорода на высоте 8 600 метров; их спутник Тиссандье спустился еле живым, в глубоком обмороке. Погиб в 1927 году и американец Грей, который стремился установить рекорд высоты.

Как же оградить экипаж от кислородного голодания? Над этой проблемой долго работал Огюст Пикар, которого мы знаем сейчас как изобретателя батискафа. В 20-х годах он увлекался воздухоплаванием. Пикар сконструировал алюминиевую гондолу с герметически закрывающимися люками. В гондоле специальные аппараты очищали воздух от углекислоты и добавляли кислород, поддерживая нормальное давление, как на подводных лодках.

В мае 1931 года он вместе со своим ассистентом Кипфером достиг в этой гондоле 16 тысяч метров. На такую высоту человек поднялся впервые в мире. Освежитель воздуха работал вполне исправно, и аэронавты не испытывали сначала никаких неудобств. Но сделанная из алюминия гондола стала сильно нагреваться лучами солнца. Снаружи гондолы термометр показывал минус 60 градусов, а внутри гондолы— 41 градус тепла. Пикар решил снижаться. Но тут он обнаружил, что клапан, стравливающий газ, не работает. Взлететь на огромную высоту оказалось гораздо легче, чем спуститься с нее. Пришлось дожидаться вечера. Пикар надеялся, что водород в оболочке охладится и аэростат начнет опускаться сам.