Вокруг себя был никто - [190]

– Откуда у тебя это? – спросил я Фильку, усевшись на сиденье.

– Покажи-ка?

Я протянул колечко.

– Не знаю, – ответил Филька, окинув его взглядом. – Шалава какая-нибудь обронила. Мало их тут болтается.

Он горделиво хмыкнул.

– Хочешь, бери его себе, на память об Одессе.

– Беру.

– Бери.

Мы расстались в холле, я поднялся наверх и срочно дописал эти строчки. Закончив, снова перелистал дневник.

Полет в Одессу, команда украинского судна, люди, показавшееся мне в начале отвратительными, а потом, такими же, как все. Никудышная проницательность для психометриста моего уровня. Я должен был сразу разглядеть за масками настоящие лица, а не поддаваться флеру напускного разврата.

Так и с Мотлом; он ведь скрылся от меня, запутал веером прибауток и острословий. Прошло уже несколько дней плотного знакомства, а я так и не в состоянии понять, что скрывается за его намеками.

Лора, будущая жена психометриста. Она уже созрела, стоит чуть огранить ее, словно алмаз, и она засияет, превратившись в бриллиант чистой воды. Осталось немного, совсем чуть-чуть. Завидую счастливцу, который украсит свою семью такой драгоценностью.

А впрочем…. И я бы мог.… Все сходится: мое лицо в нише пирамиды, колечко из каролино-бугазского детства, ныряльщик. Ныряльщик! Уж не Милорада ли это работа?

Надо лишь решиться, протянуть руку и взять, она ведь согласна, не просто согласна, она хочет, просто призывает взять ее. Чуть больше решимости, и я бы мог…

Но Мастер, Мастер, стирающий свое имя с надгробных плит, Мастер, убегающий от меня, как от чумы. Неужели мы так и не встретимся и все мои поиски не больше, чем ловля пустоты, фата-моргана, дрожащий мираж в пустыне?

Ты гоняешься за ним, подобно Тане и ее вильнюсским приятелям, и поэтому ничем не отличаешься от них. Нет, ты хотел бы думать, будто с тобой все обстоит по-иному, будто разница между ними, начинающими дурачками и тобой, многоопытным, умудренным психометристом, такая же, как между обезьяной и человеком. Да, ты сам, сам возвел поиск Мастера во главу здания психометрии, ты превратил его в основу основ, фундамент всего строения, но ты, ты то сам знаешь, что это не так!

Оттого старые «психи» и не приняли твой учебник, он слишком не совпадал с их представлениями о психометрии. Но зато насколько он совмещается с мировоззрением Абая, как хорошо вписывается в него поведение Игоря Большого, Видмантаса, Мирзы, неизвестного шарлатана в башне над Днестровским лиманом! Сам того не зная, ты подвел психометрическое обоснование под их действия, придал им значение и вес.

Нет, не зря, не зря твой учебник не подпустили на пушечный выстрел к серьезным школам. Твоими почитателями стали начинающие, вслепую бредущие по лабиринту. Им, вслед за тобой, показалось, будто главное в психометрии это найти того, кто принимал бы за них решения, указывал, что есть, с кем спать, кого любить, а кого презирать и опасаться. Но разговор сейчас не о них, а о тебе. Ты ведь давно ждал этих слов, но боялся произнести их, убегал, скрываясь от себя в завалы книг.

Есть в тебе некая ущербность, отсутствие цельности, толкающее на поиски Мастера. Мир шелестит мимо твоих глаз, картины сменяют друг друга, точно в галерее, а ты, бесстрастный экскурсовод, холодно взираешь на них, так же безучастно, как перелистываешь страницы истории Реховотской крепости. Жизнь не оставляет царапин на стеклянной оболочке твоей души, холодно, без любви и ненависти, ты рассматриваешь окружающих, расставляя оценки и вынося суждения.

Вот, вот оно ключевое слово – без любви! Кого ты любил в своей жизни кого?

Веру? Ты хотел ее, это да, желал ее ласк, ее обожания, но любил ли ты ее саму, Веру, такую, как она есть? В центре ваших отношений всегда был ты, Вера лишь заполняла выделенную для нее эмоциональную нишу, утоляя голод чувственности, но не более. Она так и не стала в твоей жизни главным, тем, ради чего стоит поступиться или уступить. Когда она вписывалась в созданные тобой же рамки, ты был доволен, выбивалась из них – сердился. Но ее саму, Веру, ты никогда не любил!

Психометрию? Она для тебя не более чем способ жизни; как научили тебя, так ты и живешь. Психометрия – инструмент, которым ты владеешь, привитые, взращенные отцом знания. Она не самостоятельный выбор, научи тебя отец быть художником, ты рисовал бы картинки, краснодеревщиком – изготовлял бы мебель. Психометрия не стала в твоей жизни заполоняющей страстью, предметом дневных разговоров и ночных размышлений.

Ты никогда не мог отдаться чему-нибудь или кому-нибудь до конца, полностью раствориться в любимой, прорасти, пустить корни и выйти из нее новым человеком. Такое возможно только, когда любишь, а ты не мог, не умел любить. Проклятая раздвоенность, она, только она причина твоих неудач!

Правила психометрии не позволяли тебе серьезно относиться к литературе, а интерес к литературе, порок, впитанный с детства, не давал полностью погрузиться в психометрию. Так ты и живешь, сидя на нескольких стульях, сшитый из множества лоскутков, пестрый, точно тряпичное одеяло. Чтобы перешагнуть на следующую ступень, расплавить наконечник копья, ты должен рассыпать себя на изначальные кубики и сложить заново.