Воины ветра - [8]

К тому же оно, похоже, близилось к завершению. Прокурор закончил перелопачивать обойму кристаллотеки в проекторе, суд все документы принял, с защитником тоже постепенно вопросы закрыли, осталось опросить меня и дать мне последнее слово. В общем, формальности. По ходу дела результат заседания был ясен, как собственная смерть при падении с борта винд-крейсера. Но все должно быть чинно, понятное дело. Мы ведь должны чем-то весомо отличаться от варваров с их шариатским судом!

– Подсудимый, встаньте! – поднял меня со скамьи судья.

– Да, ваша честь! – кивнул я, не без удовольствия отрывая зад от скамьи.

– Признаете ли вы себя виновным в совершении преступления, по которому представлено обвинение?

– Да, ваша честь.

– Может ли суд узнать, почему офицер винд-флота, хорошо характеризуемый по службе, добропорядочный православный, мог совершить преступление против веры, общества и собственной совести?

– Мне показалось, что так будет лучше, – честно заявил я.

– То есть вы считаете свой поступок просто ошибкой?

– Если говорить честно, а я под присягой на Библии обещал это, то я произошедшее не считаю ошибкой.

– Но ведь вы безусловно знакомы с законом…

– Совершенно верно, ваша честь. Поэтому я признаю себя виновным в совершении преступления, но ошибкой свой поступок считать не могу. В сложившихся обстоятельствах, мое решение показалось мне наиболее гуманным из всех. А гуманизм, любовь к ближнему и… даже к врагам, которых Богом велено полюбить, как самого себя, лично я считаю добродетелью, а не пороком, хотя, наверное, это странно слышать из уст боевого офицера, убившего много врагов. Но это так, поверьте, ваша честь.

– Допустим, – кивнул судья. – И более того, я приму ваши слова для рассмотрения, они могут стать фактором смягчения приговора. Однако вы должны понимать, что гуманизм в отношении одного человека, тем более ступившего на путь предательства по отношению к обществу и вере, не может стоять выше долга перед обществом. Хотя бы в силу того, что интересы одного человека не могут быть поставлены выше интересов многих.

– Это так, – согласился я. – Поэтому я готов принять любой приговор.

– У вас есть что еще сказать в свое оправдание? – пристально глянул на меня судья.

– Да, – решился я. – Возможно, если бы в трофейном плазмогане не кончились заряды, все было бы проще.

– О чем вы? – не понял он.

– То, что оружие на момент встречи с девушкой утратило боеспособность, зафиксировано внутренним контроллером плазмогана и указано в документах, – подтвердил адвокат.

– Не понимаю, каким образом это вас оправдывает? – насторожился судья. – Если бы речь шла о гражданском, я бы принял этот факт во внимание. Но столь подготовленный боец, как вы, мог голыми руками свернуть девушке шею или же, без всякого оружия, отконвоировать ее на ближайшую площадь, после чего предать праведному народному суду. Почему не было сделано ни того, ни другого?

– Я не смог…

– В чем причина этого?

– Если бы на ее месте оказался мужчина, совершивший предательство против веры и общества, я бы поступил так, как вы говорите. Но я сам мужчина. Признаю это слабостью, не оправдывающей моего преступления, но, если вы хотите понять, что мною двигало, то мотив был именно таким. Скажу проще. Убить молодую женщину голыми руками мне не позволили инстинкты. Обычные, обусловленные гормонами мужские чувства. Суду известно, что я пытался пристрелить преступницу, отдавшую себя в руки врага и готовую стать их орудием. Но у меня кончились заряды. Убить же ее голыми руками я не смог.

– Поэтому вы не нашли ничего лучшего, чем отпустить ее? – усмехнулся прокурор. – Не могли убить, надо было выволочь ее на площадь, предать толпе и не сидеть теперь на скамье подсудимых.

– Сейчас я стою рядом со скамьей, а не сижу на ней. И, повторяю, готов принять любой приговор. Но вы не сможете заставить меня усомниться в собственной правоте. После того, как мое оружие дало сбой, на женщину было жалко смотреть. Она уже пережила собственную смерть. Она слышала, как щелкнула спусковая пластина. Понимаете? Ей этого на всю жизнь хватит. Она уже понесла наказание. Кому стало бы легче, если бы ее растерзала толпа или если бы я свернул ей шею?

– Таков закон, – спокойно ответил судья. – Всякий гражданин города, действующий по указанию варваров, приравнивается к городским партизанам и подлежит уничтожению.

– Я знаю. Просто я не смог.

– Но вы могли хотя бы сообщить ее приметы для задержания. Суд принял бы это во внимание.

– Нет, спасибо, – твердо ответил я. – Мне больше нечего сказать в свое оправдание.

– Хорошо, – кивнул судья. – Тогда суд удаляется на совещание.

Дальше все пошло быстро. Мне впаяли пять лет каторжных работ на болотах, причем без права возвращения на флот, и повезли в каторжный распределитель. Тяжелый полицейский гравиомобиль стремительно двигался вдоль осевой, прикрытый спереди и сзади двумя машинами сопровождения, а я глядел в окно и тупо пялился на голографические щиты с рекламой, висящие вдоль улицы. Одна надпись бросилась в глаза. Это была социальная реклама, какие вывешивает Святая Церковь или Антинаркотический комитет. Но сейчас, совершенно обычная строка, которую я много раз видел на улицах, неприятно царапнула сердце. «Плодитесь и размножайтесь», – было написано на щите. И внизу подпись: «Г. Бог». Ну не насмешка ли, проехать под такой рекламой на каторгу за то, что оставил в живых молодую, готовую к репродукции женщину? Варвары плодятся, как крысы, давят нас не столько силой, сколько генами, а мы ратуем за убийство потенциальной матери, только бы доказать другим, что лучше смерть, чем помощь городским партизанам. А чем лучше? Девчонка и так перепугалась до истерики. И что я, в таком состоянии должен был ее душить или тащить на растерзание? Нет уж, дудки. Пусть живет, плодится и размножается, как завещал Господь Бог. Не думаю, что помощь партизанам входила в ее планы. Просто она не хотела умирать.