Воинство ангелов - [8]

— Нет, — решительно ответил он, — другая.

Я потянулась к Джесси, но он поднял ее повыше в невольном желании не дать, уберечь ее от меня.

— Тебе пора спать, — сказал он. — Скажи Марти, чтобы уложила тебя.

Я опять потянулась за куклой.

— Ты слышала, что я сказал? — произнес он.

Испугали меня, заставив похолодеть, не сами эти слова. Их нередко говорил мне отец — говорил с шутливой яростью, когда я не слушалась. Он повторял их, грозно хмурясь, и я в сладком ужасе убегала от него со всех ног, а он догонял меня с рычанием, устремляясь по коридорам, я пряталась от него в спальнях и кладовых, в столовой и гостиной, с бьющимся сердцем забиралась под столы и кресла, а он крался на цыпочках, по-звериному сопя и урча, а найдя, притворялся, что не видит, нарочно промахивался, в то время как я тряслась от страха и восторга где-нибудь за занавеской, зажав рот ладонью, чтобы и дыхания моего не было слышно, пока в конце концов он не находил меня — выхватывая из моего убежища, вскидывал меня высоко в воздух, и я дрыгала ногами, посверкивая голыми пятками, путаясь в ночной рубашке, потому что игра эта начиналась обычно уже после того, как Марти одевала меня ко сну и я отправлялась вниз сказать отцу «спокойной ночи». Тут-то и происходило все это — преследование, сладкий ужас и бешеный щенячий восторг.

Но на этот раз ужас — нет, возможно, не ужас, это слово слишком сильное, но испуг был неподдельным. Отец не шутил. И все же у меня хватило храбрости сделать еле заметное движение рукой: еще раз потянуться за куклой.

— Отправляйся спать! — сердито бросил отец, и я поспешно отступила к двери. — Возьми с собой в постель Бу-Бьюлу!

— Нет! — отчаянно выкрикнула я, опрометью выбегая из комнаты и быстро-быстро карабкаясь по лестнице. Сердце мое переполняли смущение и гнев. Слышно было, как отец направился в кухню, как требует к себе тетушку Сьюки.

Куклу Джесси я больше никогда не видела. Что сталось с ней, куда дел ее отец, я не знала, как не знаю и сейчас, спустя много лет. У меня никогда не хватало духу спросить его.

Позднее, из следующей своей поездки в Лексингтон, отец привез мне другую куклу, великолепную, рядом с которой даже Джесси выглядела жалкой замарашкой. Я назвала ее Мелинда — именем, выбранным после серьезных консультаций с отцом. Но, как ни странно, полюбить эту куклу всем сердцем я так и не смогла. Что-то мешало робким росткам чувства, привязанность моя с самого начала была отравлена. Помню, как в присутствии отца я притворялась, что кукла нравится мне больше, чем это было на самом деле, лишь для того, чтобы выглядеть перед ним хорошей, воспитанной девочкой, благодарной за подарок. Помню также, что раз-другой я, повинуясь какому-то непонятному импульсу, наоборот, не хотела играть в его присутствии с Мелиндой, недовольно и пренебрежительно отбрасывая куклу.

Во всяком случае, искренне любила я Бу-Бьюлу. Даже в тот вечер, хотя я негодующе и громогласно отвергла Бу-Бьюлу, предложенную мне отцом в качестве замены Джесси, заснула я, все же держа ее в объятиях. Укладывая меня в постель, Марти принесла мне Бу-Бьюлу, которую я живо швырнула на пол. Сказав несколько успокоительных слов, Марти оставила меня в слезах и вышла из комнаты. Выплакалась я не сразу, а лишь когда погасла весенняя заря, сумерки превратились в ночь и замолкли малиновки. Вылезая из постели, я подняла с пола Бу-Бьюлу и приготовилась спать. Перед сном я думала о маме, думала о том, какая она была. У ней пороха хватало. Ведь она родила дочку — родила меня.

Бу-Бьюла, сумерки, я в постели — все это повторяется и в другом воспоминании: опять весна, а может быть, лето того же года, или следующего, или дело происходит за год до этого — не помню. Меня уложили в постель, и Марти обещала принести мне Бу-Бьюлу, забытую возле можжевеловых зарослей. Лежа в постели, я жду, следя, как меркнет день и как вдали посверкивают молнии и отблески их играют на стене, мерцая муаровым шелком. Вот раздаются раскаты грома — приглушенный рокот, — и листва за окном начинает шуметь, значит, скоро будет дождь. Я понимаю, что Марти забыла о Бу-Бьюле. Бу-Бьюла лежит в траве, где скоро будет совсем темно, где ее станет мочить дождь. Бедная Бу-Бьюла!

Когда, спустившись по лестнице, выбегаю во двор, там уже совсем темно и ветрено. Ветер треплет мою ночную рубашку и завывает в деревьях. Вспышки молнии освещают клубящиеся черные тучи, очерчивая небосвод за ними — то огромный и светлый, то опять проваливающийся во тьму. Но громовые раскаты раздаются издали и дождя еще нет. И все же я помню, как холодит трава мои голые пятки, когда я устремляюсь к можжевеловым зарослям.

Очутившись там, я вижу, что спустилась тьма. В темноте я не могу найти Бу-Бьюлу, сколько бы ни шарила в траве, и я начинаю звать ее, вновь и вновь повторяя ее имя, в то время как глаза мои наполняются слезами. Жалость к бедной Бу-Бьюле, брошенной в темноте под дождем, претерпевает странную трансформацию. Вначале я зову ее, чтобы найти и защитить, но вдруг понимаю, что это она должна меня защитить от мрака и одиночества. И тут хлынул дождь, хлесткий ледяной ливень. В ту же секунду рука моя нащупывает Бу-Бьюлу. Без куклы, к которой можно приникнуть, прижаться, не знаю, что сталось бы со мною. Гроза сотрясает землю под ногами, и вспышки молний, казалось, выкорчевывают деревья, заливая листву мертвенным бледным светом, раскачивая толстые стволы. Гром звучит непрерывно, поглощая все звуки, все пространство вокруг. Крика моего не слышно, хотя я и знаю, что кричу, и даже теперь помню ощущение сведенного криком рта и дождевых капель, попадающих мне в рот, заливающих глотку. Я не слышу собственного крика, и от этого мне страшно вдвойне.