Воин Опаловой Луны - [14]

– Только утром закончил. – Он протянул руку. – Посиди в тени легенды. Денек выдался жаркий.

Мойши глянул наверх и сказал:

– Мне кажется, что Кайфен был так давно…

– Мгм… Да, человеческий разум великолепно устроен для того, чтобы забывать боль и страдания. Хвала богам, они тускнеют быстрее, чем воспоминания об удовольствиях, которые, сдается, никогда не остывают. – Он сунул медную флейту в вытертый замшевый чехольчик, затем в жесткий кожаный футляр. – Мы легко забыли об этом времени, Мойши, уверяю тебя.

Он пожал плечами. – Мир куда лучше, когда в дело не вмешивается колдовство.

– Есть не только черное колдовство, но и белое, – сказал Мойши, думая о ДайСане.

– Нет, дружите. Насколько я понимаю, все колдовство – дурное цузуру.

Мойши знал, что это словечко на шаангсейском диалекте имеет несколько значений. Он был уверен, что сейчас его друг имеет в виду «магическое заклятие». Но он был удивлен и так об этом и сказал.

– Все эти люди, – он махнул в сторону людной площади, обведя рукой всех спешащих по делам людей, – знают только, что ты прекрасный музыкант, Коссори. Даже регент, думаю, ничего не подозревает. Но я знаю, чем ты владеешь, и не думаю, что твой страх лишь маска.

Коссори вздохнул.

– Больше никому в мире я бы в этом не признался. Мойши, но я и вправду боюсь колдовства. Оно меня пугает потому, что я не понимаю его правил. Я чувствую себя бессильным перед ним, даже вот с этим. – Он сжал кулаки и поднес к своим глазам. – Даже коппо ничто против магии.

Мойши рассмеялся и хлопнул приятеля по спине.

– Ну, задумчивый мой друг, хватит о печальном. После очищения Кайфена и Дольмена наш мир возродился. И в этом новом мире нет места колдовству. – Они встали. – Думаю, что, если мы малость потрудимся в дохо, оба мы будем чувствовать себя куда лучше.

Покинув широкую площадь, они погрузились в водоворот узеньких забитых народом улиц, в конце концов повернув налево, на улицу Медного Зеркала. Они вышли не там, где надо, – вдоль трех довольно больших кварталов тянулись лавочки с товаром, возле которых толклось столько народу, что они сразу же почувствовали себя рыбами, плывущими против мощного течения. В воздухе стоял тяжелый запах пряностей – корицы, майорана, тимьяна, черного перца и крепкою мускатного ореха. Повсюду были развешаны пестрые коврики и оловянные лампы, отлитые в виде непристойных фаллических символов. Свежие овощи и сушеные фрукты, сладости и экзотические конфеты с ликером, свежая рыба на колотом льду, ленивые лангусты в стеклянных сосудах с морской водой. Крики торговцев висели в воздухе, как вопли странных лесных птиц, пронзительные и отрывистые. Покупатели пытались сбить пену, торговцы трагически взвывали, рвали свои волосы, показывали товар, стараясь выжать из покупателя серебряные таэли, и перемигивались за его спиной. В проволочных клетках сидели ящерицы с блестящими глазамибусинками, их сухие сморщенные бока сладковато припахивали глиной. Маленькие красные и коричневые обезьянки верещали и раскачивались на деревянных качелях, беззаботно удирали, показывая красные ягодицы прохожим. Желтые всклокоченные собаки лежали на земле, высунув языки, рядом с ларьками или бегали вприпрыжку по узеньким проходам между ними. Орали на спинах своих мамаш дети, побагровев личиком и стиснув кулачки, или мирно спали, склонив головку матери на плечо.

Наконец Мойши и Коссори пробились сквозь толпу и выбрались с другой стороны ларьков. Здесь торговцы поставили мангалы, в которых на решетках над раскаленными добела угольями шипели куски мяса и овощей, а в воздухе висел остро пахнущий бурый дым.

Коссори первым стал подниматься по старой скрипучей деревянной лестнице с отполированными от постоянного хождения ступенями. Они прошли первый пролет, и тут им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину с невероятно широкой грудью и объемистым животом. На нем была только набедренная повязка, и он весь лоснился от пота. Они шапочно знали его – это был один из борцов, что частенько посещал этот дохо. Тот кивнул им и пошел в мыльню.

Они открыли свои сундуки и переоделись в простые хлопковые белые одеяния, закрывавшие их только до середины бедра. Но вместо того чтобы пройти прямо в дохо, поднялись по лестнице на крышу. Они частенько бывали здесь, подолгу сидя на открытом воздухе под лавандовым вечерним небом, подернутым дымкой, и следя за черными силуэтами чаек над дальней гаванью.

С трех сторон крыша была окружена карликовыми деревьями, шишковатыми и кривыми, специально так выращенными. Они образовали плотный плетень, закрывавший крышу дохо от настырных взглядов с соседних крыш. С четвертой стороны был резко спускающийся вниз сад камней, который орошался искусственно подаваемой туда водой, ручейком сбегавшей по камням с самой высокой точки. Изза постоянной влажности на камнях в изобилии произрастали разнообразные мхи и лишайники – словно паутина по стыкам камней, так что все вместе они казались одним пестрым целым. Вид был прекрасный – этот уголок был предназначен для созерцания и раздумий, и, сколько Коссори помнил, тут всегда было так – а уж Коссори проводил здесь большую часть своей жизни. Крыша была сделана из широких деревянных досок, скрепленных гвоздями из крепкого дерева. Ее уже не раз покрывали свежим лаком, отчего дерево стаю яркожелтым. Крыша была совершенно гладкой, с чудесными водостоками по всем четырем углам, так что с дождевой водой сложностей не было.