Воин и чародей - [2]

Надежда еще долго жила в Сигурде — он вообще нелегко смирялся с поражением, и, даже когда ему сравнялось восемнадцать, он все еще продолжал надеяться на чудо, хотя был чересчур горд, чтобы признаться в этом кому бы то ни было, даже себе самому.

До тех пор он безжалостно осаждал Торарну расспросами о своих родителях, но бабка была упряма — не хуже внука — и твердила всегда лишь одно: «На смертном одре я тебе расскажу все до последнего, а до тех пор буду хранить тайну. Я-то уже приучилась жить с этим грузом на сердце, но ты пока не готов к этому». И отсылала внука заняться каким-нибудь сложным делом, чтобы он, измотавшись, позабыл о своем опасном любопытстве.

Когда Сигурду минуло восемнадцать, его интерес к собственному происхождению слегка поугас: обнаружились иные, не менее интересные дела, — к примеру, первый в его жизни поход по морю с неким дружественным викингом, который намеревался посетить острова к югу от Скарпсея. Из похода Сигурд вернулся настоящим мужчиной, и Торарна только радовалась, видя, как он становится хозяином в их маленьком доме. Он купил рабов, чтобы поставить еще бочек для сена, увеличить овечье стадо и распахать побольше земель. Торарна решила, что вопрос о родителях тихо сошел на нет, и вздохнула с облегчением.

Сигурд между тем просто оставил этот вопрос на потом, а вернее, на те времена, когда по мирным берегам фьорда Тонгулль не перестанут рыскать, точно хищные рыбы, мерзкие слухи о Торарне. Только-только Сигурд утвердился во мнении соседей как удачливый викинг и рачительный хозяин — и на тебе! Слухи тем более злили его, что ясно показывали, что думают соседи о нем и его бабушке. Битва или кораблекрушение могут оборвать жизнь человека, но память о нем останется жить — либо добрая, либо худая.

Положение Сигурда становилось шатким, и, если бы жители фьорда Тонгулль решили выгнать Торарну, ему пришлось бы или умереть, сражаясь с ними, или стать безземельным бродягой, жалким нищим изгоем. Второе означало медленную смерть от голода и холода.

Сигурд хмуро уставился на носки своих башмаков и совсем не удивился, даже не разозлился, когда под его взглядом у башмака отвалилась подошва.

Всю его жизнь стоило ему рассердиться, как его начинали преследовать всякие неприятности, большие и маленькие. Неведомая сила ломала плуги и инструменты, рвала в клочья упряжь; весла падали за борт, паруса трескались — словом, творилось все, что могло еще больше разозлить Сигурда. Сейчас он, проклиная свое невезение, поднялся, чтобы наконец уйти отсюда, и вдруг заметил прямо перед собой на гребне крутого холма неподвижного всадника на коне. Сигурд тотчас обнажил меч. Друг окликнул бы его; только враг мог бесшумно подобраться так близко и глазеть на него так невежливо и вызывающе.

— Ты кто такой? А ну, назовись! — громко велел Сигурд взмахнув мечом, и сделал два шага вперед, чтобы лучше разглядеть чужака.

Тот, закутанный в плащ с головы до ног, не шевельнулся. Сигурд остановился, глядя на чужака так же пристально, и вдруг ему почудилось, что перед ним призрак. Незнакомец повернул коня вдоль склона, все еще не отрывая глаз от Сигурда. В эту минуту дождь хлынул с новой силой, и, когда Сигурд протер забрызганные водой глаза, силуэт неизвестного всадника уже таял в тумане.

Сигурд заморгал.

— Это альв, чтоб мне провалиться! — пробормотал он вслух, на мгновение забыв о том, что промок до нитки, — так затрепетало его сердце. Затем он стремглав помчался вниз по склону, чтобы рассказать об этой встрече Торарне, — та, похоже, знала древние предания как никакой другой скиплинг.

Она истово хранила свою веру, хотя вокруг все меньше людей верили в истинность незримого мира и его обитателей. На бегу Сигурд сунул меч в ножны, с улыбкой представляя себе, как изумится Торарна, когда услышит его рассказ.

Однако когда он прибежал домой, то увидел, что Торарна совсем не настроена выслушивать его россказни. Она чесала шерсть, а это занятие означало, что бабка на кого-то или на что-то особенно зла. Сегодня она дергала волокна с такой силой, словно это были жилы ее злейшего врага.

— Подумаешь! — фыркнула она, враждебно сверкнув глазами, когда запыхавшийся Сигурд изложил свою историю. — Альв ему почудился, надо же!

Просто ты заснул, и тебе это все приснилось. Значит, всадник подъехал к тебе и пристально на тебя глазел? Немалая наглость, если вспомнить, что альвам в этом мире не место. Я бы не удивилась, если б он вздумал тебя похитить. Да погляди ты на себя — весь промок и заледенел, точно рыба!

Разве взрослый мужчина в своем уме будет бродить под дождем? Верно, у тебя начинается лихорадка, вот тебе и мерещатся всякие всадники!

— Да нет у меня никакой лихорадки. — Сигурд повесил мокрый плащ и присел у очага, сунув ноги в войлочные боты. Недоброе предчувствие шевельнулось в нем, когда он заметил, что Торарна не чешет шерсть, а раздирает ее в клочья, которые сыплются к ее ногам. Руки у нее тряслись, а подозрительно блестящие глаза смотрели в никуда, точно видели что-то далекое и зловещее.

— Бабушка, что-то стряслось? — спросил Сигурд.

— Стряслось! Да что ты, мальчишка, в этом смыслишь?