Воевода - [35]

   — Что уставился? — злобно спросила Марфа. — Чай, трудно узнать?

Глаза её, когда-то ясно-голубые, а теперь будто выцветшие, вдруг сверкнули с такой ненавистью, что стало ясно: годы и несчастья не сломили внутренней силы её духа. Это почувствовала и царица Мария, прошипевшая:

   — У-у, ведьма! И пребывание в доме Божьем тебя не смирило!

Скажи, Марфа, что за два монаха были у тебя зимой?

   — Пристав донёс?

   — На дыбе любой рассказывает как на духу! — хихикнул Семён Годунов. — Вот он, бедолага, и вспомнил, что приходили к тебе двое оборванцев, вроде как за благословением. О чём чернецы эти с тобой говорили, того он не ведает...

   — Многие в монастырь приходили и ко мне также заглядывали, разве кого упомнишь! — упрямо поджала губы Марфа. — Мне не до мирской суеты.

   — Буде выкобениваться, — взвизгнула Мария. — А то вон Семён не посмотрит на твой иноческий сан, враз калёным железом пощекочет...

   — Меня, царицу?

   — Какая ты царица! Сама знаешь, что брак твой незаконный, Церковь его не признала, потому что — седьмой по счёту. Таких жён у Ивана тыщи были! Он сам, своими руками выблядков, что от этих «жён» рождались, душил. Жалко, твоего не успел. Да Господь Бог прибрал!

   — Господь Бог? А не по его ли приказу? — сверкнула глазами Марфа, указывая на Бориса.

   — Ну, будет, будет! Успокойтесь обе! — осеняя себя крестом, сказал благозвучно царь. — Не время старые счёты сводить. Ты лучше покажи нам, Марфа, нательный крест царевича.

Та испуганно схватилась за ворот рубахи.

   — Показывай, не стесняйся, — притворно-ласково продолжил Борис.

   — Нету его у меня. Верно, украли антихристы, — пробормотала Марфа, пряча глаза.

Царь властно приподнял за подбородок склонённое лицо инокини и, глядя прямо ей в глаза своими чёрными бездонными зрачками, зловеще произнёс:

   — Кто эти антихристы? Уж не те ли два монаха? Как же ты позволила, матушка, драгоценную память о сыне украсть? Может, сама отдала?

   — Не помню ничего. Наверное, заколдовали меня. Я как без памяти была, — запричитала Марфа.

   — Ладно, пусть так, — согласился Борис. — Тогда опиши, какие они были из себя.

   — Один повыше вроде, с таким вислым красным носом, пьяница видать, — неуверенно сказала Марфа.

Борис и Семён Годунов переглянулись:

   — Точно он, Гришка Отрепьев.

   — Ну, а второй каков?

   — Второй — вроде... Нет, не помню. Он как зыркнул на меня, так в глазах потемнело.

   — Выжечь тебе глаза надо, чтоб вообще ничего не видела, — вновь зашипела Мария и, схватив горящую свечу, сунула её прямо в лицо Марфе.

Та в ужасе откинулась к стенке, а Борис сильным ударом выбил свечу из рук жены:

   — Вот уж истинное отродье Малюты Скуратова! Крови захотелось? Успокойся!

Потом обратился к Марфе тем же зловеще-ласковым тоном:

   — Лица, значит, ты не помнишь? Но, может, вспомнишь, что они говорили?

Лицо Марфы озарилось вдруг злорадной усмешкой:

   — Говорили. Конечно, говорили. Как не говорить.

   — И о чём?

   — Говорили, будто царевич, — голос женщины сорвался на крик, — за границей объявился!

Борис в испуге попятился.

   — Да, да, царевич за границей, в Литве объявился! — продолжала исступлённо, в истерике кричать Марфа.

Борис поспешно повернулся и направился к выходу, кинув Семёну:

   — Пусть отвезут её обратно, да скажи, чтобы охраняли хорошенько.

Вернувшись во дворец, царь отправился в свою опочивальню, однако не ложился, дожидаясь, когда появится Семён Годунов. Встретил его задыхающимся шёпотом:

   — Ты что же, «царское ухо», проворонил Гришку Отрепьева? Мы когда приказывали его взять под крепкий присмотр?

Семён упал ниц:

   — Грешен, государь, недосмотрел! Ты приказал дьяку Смирнову-Васильеву взять его и отослать в Кириллов монастырь, я думал, что он исполнил...

   — Он думал! — буркнул Борис. — А что дьяк говорит?

   — Кается у меня в пыточной, что уговорил его дядя Гришки Семён Ефимьев повременить немного, де, Семён поклонится патриарху, чтоб тот попросил тебя простить неразумного. А на следующий день Гришка убёг. И вишь где объявился.

   — Бить кнутом дьяка до смерти, — ровным голосом проговорил Борис. — А чтоб не подумали невесть чего, палачу скажешь, что наказан Смирнов-Васильев за то, что взятки брал. Да и за иные прегрешения, коих наверняка тоже не мало, прости Бог его грешную душу!

Марфа и впрямь напророчила: из Польши верные люди сообщили, что появился в имении князя Адама Вишневецкого, лютого недруга России, некий русин, объявивший себя царевичем Димитрием.

Схваченные на южной границе монахи Пимен и Венедикт были привезены в Москву, на двор патриарха Иова. Первый из них, Пимен, показал, что познакомился в Новгороде-Северском с четырьмя монахами, которые сказали, будто все они из Чудова монастыря, — Григорием Отрепьевым, бывшим за вожака, Михаилом Повадиным, Варлаамом Яцким да блаженным чернецом-юношей Леонидом. Пимен, хорошо знавший проходы, проводил чернецов за литовский рубеж, указал безопасную дорогу на Киев. Второй, Венедикт, видел этих людей в Киеве, в Печерском и Никольском монастырях, а также в имении князя Острожского, известного своею крепостью в православной вере. От Острожского чернецы разбрелись в разные стороны. Однако, по слухам, Григорий и Леонид побывали у ариан, изучали их ересь, затем пошли вниз по Днепру, на Запорожскую Сечь, где казаки, как известно, исповедуют арианство.