Воевода - [22]

Перепуганный тревожными вестями, бросился Семён Годунов в царские покои. Там он застал лекаря Фидлера с братом, что хлопотали с какими-то травами, подсыпая их в большой золотой таз, в котором Борис парил распухшую правую ногу.

   — Водянка проклятая привязалась, ходить не могу! — пожаловался Борис, по-ребячьи страдальчески выпячивая губу. — Садись. Почему в неурочье явился, случилось что?

Семён присел на скамейку, сняв шапку, но многозначительно молчал.

Лекари, укутав таз с ногой в толстую шерстяную ткань, установили рядом с постелью царя песочные часы и временно удалились.

   — Ну, что на хвосте принёс? — грубо спросил царь. Видно, простреливающая ногу боль отнимала у него и последние силы.

   — Романовы тайно ведут переговоры с Сапегой.

   — Не врёшь? — подскочил царь, забыв было о больной ноге и тут же со стоном опустившись обратно. — Кто их свёл?

   — Яшка Заборовский, твой толмач. И это после стольких милостей, какими ты его одаривал!

   — К допросу взял? — мрачно спросил Борис.

   — Сказывает, что услужить тебе хотел. Узнать, о чём будут говорить, и донести.

   — Узнал? — также мрачно и односложно продолжал спрашивать Борис.

   — Сказывает, что его удалили, как только разговаривать начали.

   — А что на дыбе сказал?

   — На дыбу ещё не брали. Как без толмача переговоры с поляками будем вести?

   — Обойдёмся. Дьяк Власьев всё, что нужно, переведёт.

   — Ещё есть донос, что братья Романовы в тот же день у Фёдора собрались...

   — Так я и знал — зашевелилось осиное гнездо! — воскликнул царь, комкая в ярости рубаху на груди.

   — И это ещё не все: Бартенев, слуга Сашки Романова, подслушал, что будто про царевича Димитрия говорили!

   — Вот видишь — от поляков злые эти слухи идут. А наши толстопузые уже и обрадовались. Забыли, что крест мне и сыну моему целовали!

Борис разошёлся. Отпихнув в ярости таз с отваром, хромая, забегал по комнате. Остановился у икон с мерцающими свечами, жарко перекрестился:

   — Господи! Да когда же уймутся наконец враги наши!

Повернулся к притихшему Семёну. Его чёрные глаза сверкали решимостью.

   — Долго я терпел их козни. Всё! Настал твой час, Семён! Сумеешь обезвредить — тотчас получишь боярскую шапку.

Семён поклонился.

   — Что молчишь? Аль заробел? — спросил Борис.

   — Взять-то можно, а в чём их вины искать? Что Алексашка с послом встречался? Ежели отпираться будет? Ведь посла к допросу не возьмёшь?

Борис опустил голову на грудь, тянулись тягостные минуты размышлений. Наконец он произнёс уже спокойным, мелодичным голосом:

   — Ты прав. Тут не силой, надо хитростью изводить недругов наших. Что предлагаешь?

   — Сказывают верные люди, — елейно начал Семён Годунов, — будто жена Фёдора Ксения да Алексашка, брат его, травами всякими увлекаются да заговорами... Вот ежели у Александра во время обыска найдутся вдруг коренья ядовитые, то можно доказать, что присягу братья нарушили и решили тебя ядами извести.

   — А сумеешь найти?

   — Сумею, — ухмыльнулся Семён. — Бартенев на что? Ему после доносу деваться некуда — если не мы, хозяин его порешит.

   — Кого на обыск пошлёшь?

   — Михайлу Салтыкова.

   — Что ж, это верный пёс. Скажи, что, если дело сладит, тоже боярскую шапку получит. Пусть только помнит, что эти волкодавы клыки острые имеют. Надо побольше с собой стрельцов взять, да и немцев моих. Они стесняться не будут, коли им хорошие дачки пообещать.

...Капитана Маржере срочно вызвали во дворец, к главе Сыскного приказа Семёну Никитичу Годунову. Когда Маржере, бросив поводья своего коня сопровождавшему его слуге, ступил на крыльцо пыточной избы, оттуда выскочил как оглашённый молодой человек в ливрее бояр Романовых, запихивая небольшой кожаный мешок за пазуху. Маржере решительно шагнул внутрь избы. Здесь дотлевал костёр под дыбой, пахло палёным мясом. В углу капитан заметил растерзанное человеческое тело в лохматых одеждах. Он с трудом узнал толмача Якова Заборовского. В груди у капитана что-то ёкнуло — неужели толмач предал его? Но внешне лицо капитана осталось невозмутимым. Хищно улыбнувшись и крепко держа рукоять шпаги, он поклонился, не снимая шляпы, сидящим за столом Годунову и Салтыкову, потом гордо выпрямился:

   — Почто зван? Я ведь только государю подвластен.

   — Есть царский указ, — змеиной улыбкой ответил Семён Никитич, — будем ночью нынешней брать бояр Романовых за измену.

Опять похолодело в груди у капитана: неужели видели, как он был на подворье Романовых? Годунов испытующе глянул в лицо немца, но тот стоял молча, ожидая приказаний.

Семён Годунов кивнул на Салтыкова:

   — Ему приказано командовать. Он возьмёт две сотни стрельцов да ты — сотню своих всадников. Слуги Романовых вооружены отлично и наверняка окажут сильное сопротивление.

   — Воевать — дело привычное, — сказал капитан, — есть только просьба...

   — Какая? — быстро переспросил Годунов, проверяя, не струсил ли хвалёный солдат.

   — Мне с моей сотней прошу поручить брать главное подворье — Романова-старшего. Думаю, что у него больше всего войска и там будет жарче всего.

   — Верно, — обрадованно согласился Салтыков, сам робевший предстоящего дела. — Быть по-твоему! К вечеру приведи в Кремль, вроде как на дежурство, свою лучшую сотню. Людям прикажи привести пищали в полную готовность, однако не говори, куда и зачем пойдём.