Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка - [71]

Дни шли за днями, и Лизандро становился всё мрачнее и угрюмее. Он начисто утратил свой оптимизм, энергию и доброе расположение духа – неудивительно: ему не только не удалось добиться свидания с дочерью, но и хотя бы узнать, где она находится. Один из военных пообещал заняться этим делом, однако через двое суток сказал, что ничем не сможет помочь: сотрудникам конторы грозят слишком серьёзные обвинения – «все они, включая вашу дочь, вляпались по уши».

Однажды ночью, когда Лизандро без сна ворочался на супружеском ложе, дона Мариусия обняла мужа и привлекла его к себе.

– Постарайся уснуть, Лизандро.

– Не получается. Как подумаю об этой безмозглой девчонке, готов, кажется, задушить её собственными руками, когда вернётся.

– Понимаю… Ты боишься, что арест Пру помешает твоему назначению?

– Ничего ты не понимаешь! – взревел Лизандро. – Плевать я хотел на своё назначение! Я боюсь за Пру, вот и всё! – Он понизил голос, в котором зазвучали боль и страх: – Там ведь пытают, ты знаешь об этом?

– Да, Пру говорила… И я читала в тех её бу­мажках…

– Это не выдумка коммунистов. Это правда. Они прижигают арестованных горящими сигаретами, вырывают ногти, избивают… Насилуют женщин вшестером, всемерой… Стоит мне подумать, что Пру в их власти, а я сижу сложа руки… Где уж тут спать…

Дона Мариусия стала целовать Лизандро глаза, щеки, губы:

– Успокойся! С ней ничего не случится – она твоя дочь, а ты член Бразильской Академии.

Она придвинулась ближе. Лизандро почувствовал прикосновение её груди и пробормотал:

– Не хочу, не могу, ничего не могу…

– Не стоит так огорчаться – вот увидишь, Пру ско­ро вернётся.

Так и случилось. По ходатайству адвокатов, работающих в Особом трибунале, судьи этой грозной организации заинтересовались судьбой доктора Летелбы и его коллег.

Пру выпустили из тюрьмы глубокой ночью, и, когда она, целая и невредимая, ликуя оттого, что побывала за решеткой, и оттого, что вышла на свободу, появилась в отчем доме, Лизандро встретил её криками:

– Сама во всём виновата! Хочешь погубить и себя, и нас всех?!

– Не беспокойся, папа, я больше не буду жить у вас. Скоро перееду.

Дона Мариусия разжала объятия:

– Не верь ни единому его слову! Оп чуть не умер, пока тебя не было. Глаз не смыкал, совсем потерял аппетит и даже отказался выполнять свои супружеские обязанности, впервые за все годы нашего брака… – с улыбкой прибавила она. – Твой отец тебя обожает.

Пру подошла к Лизандро.

– Разве я не знаю? Этот старый реакционер в глубине души страшно чадолюбив.

Пухлой, мокрой от пота ладонью Лизандро погладил дочь по голове.

– Ты ведь не уедешь? Нет?

– Только если мой бесчеловечный отец выставит меня из дому.

– Совсем ты у меня дурочка…

Пру, как когда-то в детстве, села к отцу на колени.

– Не беспокойся, папа. Я ни чуточки не боялась.

– Конечно, конечно. Ты предоставила это нам: мы тут едва с ума не сошли, – ответила за мужа дона Мариусия.

Она подошла к мужу и дочери. Что ж, из Лизандро можно верёвки вить: она под его защитой, он под её опекой. Пру – отрезанный ломоть, нечего и пытаться вновь командовать ею.

– Отправляйся в ванную, ты грязная, от тебя плохо пахнет. А мы с отцом пошли спать.

– Неужели? – игриво осведомилась мятежная дочь.

Лизапдро улыбнулся. Он вновь испытывал голод, жажду, вожделение – он вновь вернулся к жизни.

БРАЗИЛЬСКАЯ АКАДЕМИЯ И ВООРУЖЁННЫЕ СИЛЫ

С середины января в Малом Трианоне ежевечерне можно было встретить генерала Валдомиро Морейру, Академики, приходившие забрать адресованную им корреспонденцию, встретиться с читателем или приятелем, перемолвиться словом с президентом, неизменно видели генерала в библиотеке за столом, заваленным книгами, – он что-то читал и выписывал, поражая «бессмертных» своей усидчивостью. Они подходили, заговаривали с ним, желая узнать, чем он занят. Генерал не сердился, когда его отрывали от дела, – напротив, он с удовольствием посвящал любопытных в подробности своей работы. Не­которые академики были уж и не рады, что вызвали громогласного и словоохотливого кандидата на раз­говор.

Следует уточнить: «единственного кандидата». Именно в этом качестве генерал принялся за сочинение своей речи на вступительной церемонии. Он собирался стать причисленным к лику «бессмертных» сразу по окончании академических каникул. Правда, ещё не было мундира с пальмовыми ветвями, но Алтино Алкантара, друг и единомышленник, польщённый таким доказательством уважения и доверия, как просьба генерала произнести речь от лица новых коллег, обещал помочь в том случае, если правительство штата Пернамбуко, отчизны выдающегося военачальника и литератора, нарушит славный обычай я не пришлёт новому академику мундир и шпагу в знак того, что гордится своим земляком, завоевавшим «бессмертие». Если же пернамбуканцы всё-таки совершат подобную низость и поскупятся, то влиятельный Алтино брался добыть в Сан-Пауло сумму, которой с лихвой хватит на мундир, шпагу, треуголку и вдобавок на шампанское, чтобы отпраздновать великое событие. В память о 32-м годе генерал вправе рассчитывать на благодарность жителей Сан-Пауло – граждане этого штата нико­гда не забудут тех, кто в трудную минуту был с ними рядом.