Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке - [29]

— Прошу вас прибыть ко мне в кабинет. Случилось нечто ужасное, — послышался в трубке взволнованный голос регирунгсрата Гайера.

У меня перехватило дыхание, и я стремглав бросился на трамвайную остановку.

Оказалось, что к концу дня на главпочтамте появился некий господин в штатском и забрал письма. Три сыщика, которым было поручено наблюдение, незаметно последовали за ним до площади Стефана, где этот человек взял такси и уехал. В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и нашим наблюдателям не оставалось ничего другого, как скрипя зубами осознать, что почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Тогда они решили подождать возвращения машины, номер которой запомнили.

Вскоре такси вернулось, и водитель сказал, что высадил своего пассажира возле отеля «Кломзер». Решив осмотреть автомобиль в поисках возможных улик, сыщики обнаружили в нем футляр от перочинного ножика, по-видимому оброненного последним пассажиром. Тогда детективы отправились в отель, где один из них спросил портье, кто из постояльцев недавно подъехал к гостинице на машине.

— Начальник штаба пражского корпуса полковник Генерального штаба Редль, — прозвучал ответ.

Сыщик уже было подумал, что они пошли по ложному следу, как вдруг по лестнице стал спускаться постоялец, и им оказался тот самый человек, за которым детективы следили от самого окошка выдачи корреспонденции главпочтамта.

— Не вы ли, господин полковник, потеряли этот футляр? — задал вопрос нерастерявшийся сыщик, быстро подойдя к постояльцу.

Тот ответил утвердительно, и все сомнения сразу же развеялись. Пока двое других детективов незаметно последовали за полковником, третий бросился с докладом к регирунг-срату Гайеру.

От осознания того факта, что член нашего коллектива, работавший в «Эвиденцбюро» много лет и не раз выступавший на шпионских процессах в качестве военного эксперта, оказался предателем, я буквально окаменел и несколько минут не мог произнести ни слова. Затем началась печальная работа, в ходе которой было установлено, что Редль приехал в Вену из Праги на автомобиле. Следовало как можно быстрее выявить все его контакты и установить за ним постоянное наблюдение, чтобы не дать ему возможности сбежать. Детективам удалось собрать и сложить в единое целое клочки квитанций, разорванных Редлем, и я, едва взглянув на них, сразу понял, что корреспонденция полковнику отправлялась с адресов явочных шпионских квартир. Оказалось, что предатель поддерживал связь не только с Россией и с Францией, но и с Италией.

Тогда я позаботился о том, чтобы добиться согласия руководителя «Эвиденцбюро» и заместителя начальника Генерального штаба о привлечении к расследованию военного следователя, что являлось необходимым для начала работы судебной комиссии. Знакомого мне Ярослава Кунца мы не нашли, но в конце концов отыскали военного юриста майора Форличека. Теперь для проведения ареста требовалось заручиться согласием коменданта города, но время поджимало.

Дело было в том, что лучший друг Редля, один прокурор, позвонил из ресторана «Ридхоф», где он обедал вместе с Редлем, регирунгсрату Гайеру и сообщил о странном поведении полковника, выражавшемся в депрессии и желании свести счеты с жизнью. По-видимому, эпизод с футляром от ножика вызвал у предателя подозрение, и он, вероятно, заметил слежку. А заметив, понял, что его предательство обнаружено.

Медлить больше было нельзя. Пришлось выдергивать с ужина в «Гранд-отеле» начальника Генерального штаба Конрада фон Хетцендорфа и обо всем ему докладывать. Выслушав доклад, генерал распорядился немедленно отправляться к Редлю и допросить его. При этом он согласился с предложением предоставить после этого предателю возможность покончить с собой.

Редль вернулся в давно окруженный со всех сторон отель «Кломзер» около полуночи. Когда мы вошли в его номер, он был уже раздет и пытался повеситься. И надо сказать, что все последовавшие вслед за этим события вплоть до крушения монархии ознаменовали для меня наступление самого печального периода в жизни. Однако все дальнейшие перипетии, уготовленные мне столь интересной профессией, трогали меня за душу не так сильно, как это предательство.

Редль был совсем сломлен, но согласился дать показания лишь мне одному. Когда все остальные члены комиссии удалились в другую комнату, он поведал, что уже в 1910 и 1911 годах работал на другие державы, но в последнее время был вынужден ограничиться лишь материалом, который был ему доступен в штабе корпуса в Праге, передавая в основном фотокопии секретных приказов. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана развертывания австро-венгерских войск против России, который был разработан как раз в те годы и в целом продолжал оставаться еще в силе, но об этом он предпочел не распространяться. Соучастников у него не было, поскольку Редль имел достаточный опыт в этой области и хорошо знал, что подельники обычно ведут к гибели любого шпиона. Наконец он попросил дать ему револьвер…

Когда утром члены комиссии, охранявшие после моего ухода все ходы и выходы из отеля, а также прилегавшие к нему переулки, попросили одного детектива осмотреть номер Редля, предатель был уже мертв. Тогда возник вопрос: может быть, стоило скрыть истинные причины этого самоубийства и затушевать их открывшимися к тому времени гомосексуальными наклонностями полковника? Однако после определенного колебания правду все же решили не утаивать.