Военный дневник - [20]
27 янв[аря]
Зашел к нач[альнику] шт[аба] ген[ералу] Гулевичу[101] проситься в Варшаву видеть мамa. Он говорил, что неприятель зашевелился, всюду напирает, и нам необходимо что-либо предпринять, чтобы парировать его удары. Гв[ардейский] корпус подтянут к Варшаве, но куда его двинуть, еще неизвестно. Ждут сегодня возвращения главноком[андующего] из Ставки. Он, вероятно, привезет необходимые сведения. Вообще наступает новый фазис войны, а именно активных действий с обеих сторон. И сам Гулевич того мнения, что надо активнее действовать и не терять из своих рук инициативы, как мы это всегда делали.
29 янв[аря]
Узнал сегодня утром следующие печальные сведения. Неприятель повел вчера наступление на X арм[ию], на ее правый крайний фланг у [Ласдмена], против 3[-го] корп[уса] и на левый от [Иоганисбурга]. Первый напор был на левый фланг, куда ген[ерал] Сиверс и стянул резервы; на другой день они пошли против правого фланга и отбросили 4[-й] кор[пус] Епанчина[102], который, по официальному донесению Сиверса, "рассеян". В силу этих обстоятельств вся X арм[ия] вынуждена была отойти назад, уперевшись правым флангом в Кр. Ковно, а левым — в новую группу у Остроленки. Итак, в один день нас выбили из Вост[очной] Пруссии. Естественно, что весь штаб был очень опечален этим. Тут есть доля неожиданности, но и есть доля нераспорядительности. Неоднократно говорили главн[окомандующему], что нельзя держать армии без резервов. Но он был противного мнения, что резервов быть не должно. Все должны драться. В силу этого ни у одной арм[ии] нет в резерве ни одного солдата. При этих условиях прямо невозможно парировать [неприятеля] фланговым ударом. Приходится брать [войска] с фронта, этим ослаблять фронт (тришкин кафтан), и немцы пользуются этим, чтоб вновь наносить удары по тому месту, откуда были сняты войска.
X армия Сиверса в ноябре была очень сильна (7 к[орпусов]), и резерв вполне обеспечивал его фланги. Но вот решили, что это лишняя роскошь — иметь резерв, и у него отобрали 3 к[орпуса]. А теперь вновь приходится везти ему II гв[ардейский корпус], XIX. Опять мы ослабляем Варшавский фронт. Чем кончится вся эта операция, мы узнаем на днях, но положение очень трудное. Кроме того, немцы подвозят свежие корпуса и можно ожидать, что еще где-нибудь они произведут напор.
Наш глав[нокомандующий] из Ставки проехал прямо к Плеве в XII арм[ию], и там с глазу на глаз установили районы и планы действий. Сделал он это один, ибо никого с собой не взял. На это, как слышно, очень обиделись как ген[ерал]-кв[артирмейстер] Бонч-Бруевич, так и нач[альник] шт[аба] Гулевич, что при решении таких важных вопросов их совсем не спросили.
О результатах поездки главноком[андующего] в Ставку сведений нет никаких. Положение, надо признать, очень серьезно, и решения должны быть очень взвешены и рассчитаны. А то многие боятся, что все же общего, цельного плана не выработали, а решают все по отдельным фактам. Вообще наш фронт удивительно мало маневрирует. Вся инициатива постоянно в руках неприятеля, а у нас даже самого мало-мальского цельного плана нет. А неприятель там. Все бросается туда. Ушел неприятель — мы отдыхаем, пока он снова не вздумает наступать. И так все время с самого начала войны. Бегаем за помощью, за неприятелем.
В 5 ч. Епанчин еще отошел назад под Ковно. Положение не выяснено. Наступление 12-й арм[ии] не может быть начато раньше 1 февр[аля], то есть через три дня, когда закончится сосредоточение корпусов. Это может быть и запоздалой помощью. Во всяком случае, без общего маневрирования не обойтись. Надо же на что-нибудь решиться в конце концов. […]
По поводу здоровья ген[ерала] Рузского должен записать следующее. В последний приезд Ники в Ставку он меня спросил, как здоровье Рузского. Я ответил, что хорошо. Но все же поинтересовался узнать, почему меня спрашивает. Ники сказал, что он вообще слышал, что ген[ерал] Рузский болен, сильно устал, разнервничался и, главное, что он морфиноман. Последнее я ни подтвердить, ни отрицать не мог, ибо впервые об этом слышу, но никаких намеков на морфий у меня нет. После этого разговора я присматривался ко всем мелочам, но ничего не мог заметить.
Из этого разговора одно, несомненно, ясно, что о здоровье Рузского были разговоры и довольно серьезные, иначе Ники при своей необычайной деликатности никогда бы не намекнул на морфий. По-видимому, этот вопрос сильно беспокоит Ники, и у него, наверное, было сомнение на счет нормальности Рузского, ибо морфий именно нарушает полную нормальность человека. Мне кажется, что все это есть симптомы нарождающихся сомнений относительно Рузского. И ежели эти сомнения появятся в достаточном количестве, то судьба Рузского может быть решена довольно определенно. Возможно, конечно, что, напротив, эти сомнения рассеются сами собой, и тогда картина будет иная, то есть положение Рузского окрепнет. Потом увидим, что будет. Пока же надо наблюдать. Интересно, как ему пройдет инцидент с Х арм[ией]. За этот отход ген[ерал] Жилинский был сменен. Ренненкампф уволен. Над Орановским висел дамоклов меч, и он сам предпочел уйти до того момента, когда дамоклов меч его не прикончил. Из разговоров слышал, что в Ставке только удивлялись, почему Орановский раньше не ушел. Значит, это давно подготовлялось. Рузский, по-видимому, не поддерживал Орановского и скорее был рад, что он ушел. До сих пор в приказе ему ни полслова благодарности. Это нехорошо!
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.