Военные воспоминания - [62]

Мышей отлавливали изготовленными из консервных банок мышеловками, у которых надо было находиться постоянно, чтобы вынимать пойманных мышей и настораживать мышеловку снова. Желающих попасть в нее было так много, что не успевали отнять от мышеловки руку, как она уже захлопывалась. Там уже была мышь, а то и две. Видя, что мышеловками и палками от них не избавиться, построили вокруг лагеря крепостную стену из утрамбованного снега, облитого водой. Снег на месте строительства стены выбирали до мерзлой земли. В полуметровом проходе в стене постоянно стоял солдат, в обязанности которого входило убивать, пытавшихся проникнуть в лагерь мышей. Но и это особых результатов не дало. Мыши, все равно, бегали по спящим, кусали их и хлеб съедали. Правда, заболеваний почему-то не стало. Ближе к весне мыши исчезли. Я думаю, что съев все зерно они, затем сожрали сами себя.

В ту зиму солдаты заговорили о питании. Если раньше никто из нас не спрашивал повара или ездового хоз. отделения, доставлявшего в термосах за плечами пищу на передний край, что он сегодня принес, то теперь все чаще и чаще звучало - Что, сегодня опять пшеничка? Солдатам, несмотря на недостаточность питания, особенно в белковой пище, уже настолько надоели суп и каша из пшенички, выдаваемые подряд в течение нескольких месяцев, да еще и без жиров, что даже при пустом желудке все делали гримасу.

Как- то нам всем выдали лыжи. Сразу же начали учить ими пользоваться. Были ведь солдаты, да и офицеры, которые на них никогда до этого не становились. Организовали катание с горы по стенке оврага. Соорудили даже небольшой снежный трамплинчик, кстати, прыгая с которого, я дважды в кровь разбивал лицо. Время пошло быстрее, так как люди засиделись в тесных сырых и холодных землянках. Печи были только в штабах, да у комиссара.

В конце года произошло три трагических случая.

У меня в отделении служил красноармеец Мягких. Туляк, возраст 35 лет. Призван был из запаса уже во время войны. Первое время за ним ничего не замечалось. Только был он какой-то вялый. Но с наступлением весны стал все больше и больше кашлять. В ППМ (Передовой передвижной медпункт) выдавали таблетки и то редко. Со временем кашель Мягких стал просто забивать. В землянке, где солдаты в буквальном смысле спали друг на друге, такой кашель для других стал невыносим. А его, мало того, что не лечили, но наравне с другими посылали в наряд. И только, когда у него горлом пошла кровь, его отправили в медсанбат. А через несколько недель мы узнали, что Мягких умер.

Во взводе топоразведки по штату была двуколка, лошадь и ездовый. Тихий, аккуратный солдат немногим более 30-ти лет, тоже призванный из запаса. Жил он в «норе», вырытой в стенке оврага рядом с конюшней. Холод сделал свое дело, у солдата разболелись зубы, а потом появилась большая опухоль на шее. Отправили в ППМ. Начальник санслужбы полка, кстати, сам зубной врач по образованию, удалил больной зуб, а солдат вернулся в свою «нору» и через два дня умер.

Через несколько дней после смерти ездового, утром нашли мертвой и нашу любимицу, кобылу Букашку. Маленькая мышиного окраса лошадка честно служила нам около года. Смерть ее была похожа на самоубийство. Она просунула голову между стойкой, поддерживающей перекрытие, и стойкой землянки и легла, передавив шею, отчего и скончалась.

Новый 1943 год встречали небольшими пирушками в землянках, повзводно.

В условиях обороны, когда солдаты и офицеры, по нашим понятиям тех времен, находились в терпимых условиях, редко кто выпивал выдаваемые ежедневно свои 100 граммов водки сразу. Большинство водку сливало во фляги и, когда ее там было несколько сот граммов, устраивали маленькие организованные выпивки. Надо заметить, что за всю войну у нас не было случая, чтобы кто-нибудь напивался допьяна. Во всяком случае, я такого не знаю. Соответственно, шло приготовление и к встрече нового года. Выпивка была, закуска тоже - хлеб.

Командир дивизиона, предварительно выпив, тоже решил отметить эту дату. На гаубичной батарее было 4 осветительных снаряда, и он решил их использовать. Ровно в 12 часов ночи был дан залп осветительными снарядами. А когда ракеты повисли над немецким передним краем, прогремел залп из восьми пушек и четырех гаубиц. Так мы использовали свой недельный лимит снарядов.

В январе мне посчастливилось 10 дней провести в доме отдыха, организованном при одном из армейских госпиталей. Это был первый и последний случай за все четыре года войны. И побывало в нем из нашего полка всего 2 человека: командир орудия второго дивизиона и я.

Дом отдыха находился в каком-то общественном здании, в двух километрах от поселка. Дисциплина была воинская. Ежедневные поверки. Даже ночью проверки. За отлучку выписывали и отправляли в часть. И все-таки мы находили возможность улизнуть в город. Делать там, конечно, было нечего, а, все-таки, приятно было почувствовать себя человеком, посмотреть на девушек, а то и поговорить с ними.

Однажды вечером, когда нам было запрещено отлучаться, мы, вдвоем с писарем строевого полка, побывали с девушками в кино. В другой раз девушки увели нас в деревню в 4-х километрах от поселка, откуда мы вернулись в дом отдыха уже после подъема, и чуть было не попали в число штрафников. На наше счастье дежурный офицер оказался сердобольным человеком. Но больше всего мне запомнились два эпизода, говорящие о поведении или скорее, о положении женщин в годы войны. То, что девушки нас повсюду через окна, чаще всего знаками или голосом приглашали в дома, это было в порядке вещей. А в один день произошло событие неординарное.