Военные рассказы - [6]

— Ихь шляфен… спать, спать.

Коваль и Титаренко подхватили под руки отяжелевшего гебитскомиссара и осторожно, стараясь ступать с ним в ногу, повели на кровать. В соседней комнате слышны были взвизгивания Ковалихи и голубиное воркование баска майора.

III

Два дня уже мы со Степаном Юхимовичем находились в небольшом селе Ровжа, в нескольких километрах от Пырнова.

Степан Юхимович Науменко — человек в том возрасте, когда можно дать и тридцать пять, и сорок пять, а то и все пять десятков. Выше среднего роста, крепкий, стройный, как юноша, энергичный и подвижной. Лицо простое, крестьянское, от трескучих морозов и суховеев темно-бронзовое, лоб изрезан глубокими морщинами. Глаза карие, живые, с огоньками и чуть заметной лукавинкой — смотрит на тебя, слушает, а в глазах: «Говори, говори, я-то тебя насквозь вижу…»

Его здесь все знали. Только заедем в село — и стар и млад окружат, за руку здороваются, по имени-отчеству величают. Сам он тоже — к любому по имени-отчеству, о чем-нибудь спросит, пошутит…

Науменко здесь вырос, работал в «Заготсено», затем в райисполкоме, так что во всех селах перебывал по многу раз. Сейчас он командовал партизанским отрядом «Перемога».

Остановились мы у колхозника Романенко. Сын Романенко, Илько, двадцатилетний красавец, числился у Науменко в адъютантах.

С нами в село прибыл и взвод разведчиков. Они день и ночь вели поиски вокруг Пырнова, а мы разрабатывали тактический план разгрома пырновского гарнизона.

На столе лежал большой лист бумаги, на нем был нанесен весь Пырнов — весь, до последнего домишки. Теперь старательно наносились все тропки, подходы и огневые точки врага.

Дверь то и дело открывалась, в хату входил кто-нибудь из разведчиков; после короткого разговора с вошедшим на карте появлялись новые обозначения.

Если разведчик отвечал нечетко или не уточнил во время разведки каких-то деталей, Степан Юхимович очень сердился:

— Ни черта ты не узнал! Тебе на кухне картошку бы чистить, а не в разведчиках ходить. «Пароходы прибыли!» Это и слепому видно, что прибыли! А ты мне скажи: сколько на них немцев, какое вооружение? Ты разведчик, а не американский наблюдател ь. Даю шесть часов, и чтобы мне доложено было все в точности!

Незадачливый разведчик вылетел вон из хаты, а Науменко позвал адъютанта:

— Ильюша! Одна нога здесь — другая там. Катай к Млынченко, скажешь: немцы прибыли на пароходах. Пусть разведает точно, что за немцы и чего им надобно. А то такие разведчики, как вот этот, ни чертовой матери не узнают.

Илья, которому очень нравилось козырять и щелкать каблуками, молодцевато повернулся перед командиром, побежал выполнять приказание.

А Степан не мог усидеть на месте.

— Знаешь, пройду-ка, пожалуй, я сам. Черт их знает, сколько их там понаехало? Может, весь план придется ломать.

Он с сожалением поглядел на план, будто его и впрямь приходилось ломать. Раздраженный, он менял решения и все же не мог усидеть в хате.

Закурив толстенную цигарку, выходил на улицу потолковать с людьми, а заодно и отдать кое-какие распоряжения.

Старик Романенко часами просиживал в хате, не мог оторвать глаз от плана, стараясь, видимо, постичь непостижимое.

Молчит-молчит и вдруг, будто как бы надумав, скажет:

— Это вот до войны землемеры в колхоз приезжали. Тоже сидели над планами. Так у тех приборы такие были — словно бы фотографии, на треногах, и рейки длинные с цифирью. Один с рейкой стоит, другой в аппарат смотрит. И все — на план. А у вас, значит, другой план, без аппарата. Скажи ты: на всякий план своя, значит, потреба есть… Ну, а вот это вот, что змеей извивается, — Десна, говорите?

— Десна, дед.

— Так, так… Десна, значит, — соглашался старик и опять сидел молча, дымя цигаркой.

Жена его нашими делами не интересовалась. Не присев ни на минуту, она все время возилась у печки, губы ее были как-то торжественно сжаты; видимо, все эти дни она переживала как большой праздник. Только глаза ее были грустны, задумчивы. То работала не поднимая головы, то мигом, чуть только кто-нибудь промелькнет за окном, прямо с горшком в руках, что мыла, бросалась к окну либо открывала дверь в сени.

Я знал — она ждала сына. Когда Илья находился в хате, лицо ее неузнаваемо молодело, расцветало румянцем, а глаза светились нежностью. Она подступала к Степану Юхимовичу, несмело спрашивала:

— Может, обед подавать, Юхимович?

— Да ведь пообедали же! — удивлялся Степан.

— Да оно не помешает. — И добавляла: — Хоть поешьте, покудова дома, а то ведь кто знает, как оно там у вас, в лесу-то…

Ее решительно поддерживал муж:

— Известно, там всяко бывает. А ты не спрашивай, а лучше подавай на стол.

Я все время замечал, что Романенчиха хочет что-то сказать Науменко, да только, видать, никак не отважится. И я не ошибся. Улучив удобную минуту, она заговорила:

— Боюсь их, проклятых. Может, не замали бы их, покудова в лес не полезут сами. Пусть сидят себе в Пырнове, а то тронешь — греха не оберешься.

Степан только усмехнулся. А Романенко тут же набросился на жену:

— Ат, языком мелешь, старая! Баба, а тож лезет в военные дела! Да ты видишь, что за планы у них? По таким планам ни одному фашисту не удержаться. Он сидит себе, думает: никто про него не знает не ведает, а он уж, голубчик, давно тут на плане обозначенный. Так что ты уж займись своими делами, старуха.