Военно-эротический роман и другие истории - [4]

– Старший матрос Фунтиков. Арестован на десять суток комендантом гарнизона. Отбываю шестые сутки.

– За что арестован?

– За пьянство и нетактичное поведение в общественном месте.

– Как же это вас угораздило, старший матрос?

– Так получилось.

Уточнять Мартын не стал, чтобы не затягивать смену караула. В глазах сменяемого капитана читались тоска и нетерпение.

– Рядовой Карпов. Арестован за пьянство и дебош в общественном месте.

– Как же это вы, рядовой…

– Так получилось.

Это был универсальный ответ набедокуривших военнослужащих независимо от рода войск.

– Вы выпили бутылку водки в подворотне, отправились на вокзал, где приставали к женщинам, задирая у них юбки. Милиционеров ругали нецензурными словами и оказали сопротивление при задержании военным патрулем. Как вы можете объяснить…

– Так получилось.

Как бы само получилось, а я здесь не при чем.

– Старшина второй статьи Демурджан. Арестован на пятнадцать суток…

Смуглый, аккуратненький, глаза большие, выразительные, смотрит серьезно.

– За пьянство?

– Нет, за блядство.

– Что?!

Усталый капитан, старый начальник караула закивал успокоительно, мол, это не дерзость: так оно и есть. Но Мартын все же спросил:

– То есть, как?

– Я служу на тральщике. Радистом. Командир отделения радистов. Тральщик сейчас в ремонте. Радиорубка – мое заведование.

– Ну и что?

– Ну и я привел девушку. Она жила в радиорубке две недели.

– Как это жила?

– Жила. Еду я приносил с камбуза. В гальюн ходила в моей робе. Берет тоже мой надевала. Я сделал ей короткую стрижку. Я умею. Радисты обеспечивали. Никого не пускали в гальюн в это время, говорили – ремонт.

– Что вы еще умеете?

– Все. Я умелец. И радист первого класса.

Мартын молчал, обескураженный. Летный капитан только посмеивался: он уже слышал эту историю. И, словно радушный хозяин, угощал ею Мартына.

– И что, за все это вопиющее всего пятнадцать суток? – спросил Мартын.

– Не знаю, – спокойно ответил старшина второй статьи Демурджан. – Ко мне приходил военный дознаватель. Может быть, попаду под трибунал. Потому что родители моей девушки искали ее. А у них родственник в милиции какой-то начальник. Так что ее оперативно объявили во всесоюзный розыск. Она в рубке радио слушала, УКВ, услышала про розыск. Испугалась, побежала сдаваться. Без робы, в платье, ее и задержали на КПП.

– По моим скромным прикидкам два года дисбата светит тебе орел, как аэродромный прожектор.

Демурджан стал очень серьезным и заявил офицерам:

– За две недели счастья на боевом посту можно оттрубить два года дисбата.

Капитан-лейтенант Зайцев вдруг представил себе тесную радиорубку тральщика и раздетую девушку на узком рабочем столе перед пультами окрашенной в унылую шаровую краску аппаратуры. Кровь ударила в веснушчатое лицо, и он стремительно вышел из камеры, чтобы летчик не заметил, как покраснел мореплаватель. Остальные камеры осмотрели бегло, убеждаясь лишь в наличии арестованных.

* * *

Как стаи птиц, проносятся недели.

Полощет ветер флаги кораблей.

Но, черт возьми, в мужском здоровом теле

До срока дремлет шалый дуралей.

До срока дремлет, не дает сигнала.

Как будто – нет. Как будто – неживой.

Но час пробил, его пора настала,

И он овладевает головой.

Толкает нас и гонит, как на поезд

И совесть в стойло загоняет впрок.

Стремителен, как спринтер, и напорист,

И жаден, и азартен, как игрок…

Мартын Зайцев окончил мужскую среднюю школу и сразу поступил в военно-морское училище. Таким образом, простого общения с девочками и молодыми женщинами в его жизни не случалось. Что уж говорить о периоде корабельной службы! В нем, как и в тысячах его сверстников, всей окружающей жизнью был воспитан определенный аскетизм и убеждение, что плотское влечение является делом постыдным. А оно жило в нем, не смотря на это, и не думало утихомириваться. Особенно досаждало это непозволительное чувство в курсантские годы, на училищных танцевальных вечерах, куда приходили студентки из ленинградских институтов. Оно заставляло двадцатилетних девственников заправлять восставшую плоть под флотский ремень и держать ее в заточении несколько часов. Часто после таких вечеров, после напряженных дистанционных контактов Мартына посещали эротические сны, которых он, конечно стыдился. Стыдился сам перед собой. Напряженная офицерская служба в какой-то мере вытеснила из него не предусмотренную корабельным уставом дурь. В какой-то мере, не полностью. Не полностью, нет. Новая знакомая, соблазнительная латышская девушка, своей простодушной откровенностью словно бы открыла шлюзы, обрушив на его рыжую голову потоки – но не воды, а запретных чувств и горячечных мечтаний. Потому-то история арестованного радиста и произвела на Мартына такое непозволительно сильное впечатление.

Между тем, Мартын Зайцев был женат. Женился он по расчету. По незамысловатому курсантскому расчету. Расчет был такой: Офицерская служба трудна и однообразна. И нести эту службу женатому лучше, чем холостому. Жена рассматривалась, как станция размагничивания – и телесного, и душевного.

Из поколенья в поколенье передавалась в училище легенда о том, как некий выпускник вышел на Невский проспект, остановил незнакомую девушку и говорит: