Военная Россия - [8]

Впрочем, «минус два» — не приговор. Зачем было завоёвывать Илимск, в котором среднегодовая температура минус 3,6? Затем, что пока тут крестьяне хозяйствовали без опеки государства, они собирали 9-10 центнеров с гектара. В Канаде, в намного более тёплой европейской России в ту же эпоху урожайность редко подымалась выше 6 центнеров.

Миф о холоде утверждает, что Россия экспортирует сырьё, потому что любая техническая переработка обходится дороже, чем на Западе — холод вынуждает больше тратить на энергию. Успешный опыт Канады, Финляндии, Прибалтики это опровергает без труда. Правда, создатели мифов не только подтасовывают факты, но и прямо лгут — ленинская традиция. До революции бюрократия так не поступала.

ДУША РОССИИ И РОССИЯ БЕЗДУШНАЯ

Свящ. Анатолий Жураковский писал в 1916 году, что «в самой глубине русской души заложена тоска о всеобщем счастье, всеобщей гармонии, о спасении всех, даже до единого». Мысль к его времени уже более чем банальная, только спрашивается: точно ли тоскует русская душа о спасении всех? Или всё-таки — о завоевании всех? О, конечно, завоевать, чтобы осчастливить, спасти, гармонизировать, но именно ведь завоевать. Иначе непонятно, с чего бы тосковать — спасение всех вполне во власти Божией, тут верующий радуется, а не тоскует. Тоскует не миссионер, не спасатель, не проповедник, тоскует желающий завоевать и покорить, ибо он уверен, что натолкнётся на сопротивление.

«Призыв в армию» — главная угроза не только для каждого жителя России мужского пола и несовершеннолетнего, но и для женщин, и для стариков, ибо каждый беспокоится и за родственников. Угроза главная, но пустая, потому что родиться в России уже означает быть бессрочно поставленным под ружьё, вне зависимости от возраста, пола, образования.

Есть душа Россия, есть Россия бездушная. Они сосуществуют в пространстве и времени, но отнюдь не мирно. Россия бездушная, Россия военная воюет прежде всего с той Россией, у которой есть душа: сомнения и вера, любовь и ненависть, тоска и радость. Военная душа подменяет сомнения — разведкой, веру — молебнами перед боем, любовь — пожиранием начальства глазами, а ненависть — пожиранием врага зубами. Военная тоска — это отступление, военная радость — наступление.

Война не всегда — сражение, но всегда — армия. Военные веруют, что может быть война без ненависти, война с любовью к убиваемому врагу, с нежным закидыванием вражьего окопа гранатами. Но враг должен быть обязательно. «У меня есть враг, следовательно я — армия». Между тем, враг есть не всегда. Если враг не нападает, его создают, чтобы потом уничтожать, уничтожать, уничтожать… Главное, не уничтожить врага окончательно. Смерть противника, хотя бы потенциального, есть смерть военного, гибель армии.

Александр Корнилов (1862–1925) писал:

«Содержание служилого сословия сделалось господствующим интересом в Московском государстве, поглощавшем все остальные интересы страны. Этому интересу всё приносилось в жертву… Эта же неизбежность постоянного многовекового напряжения средств страны, малонаселённой и вынужденной отстаивать, охранять и постоянно расширять и без того непомерно растянутые границы, привела к тому, что население обращено было к отбыванию тяжёлой государственной повинности того или иного рода».

Ключевский писал о реформах Петра I: «Война была главным движущим рычагом преобразовательной деятельности Петра». Однако, то же можно сказать и о реформах Ивана Грозного, и о политике царя Алексея Михайловича.

Александр Гольц отмечал, что «созданная Петром армия перемалывала мужское население империи. … Практически все налоги, собираемые в России, расходовалимсь исключительно обеспечения вооружённых сил. Пётр довёл эту систему до совершенства — армия сама собирала предназначенные для её содержания налоги. … Армия отправляла на территории Российской империи основные функции государства» (185). При этом армия раздувалась, воевали не умением, а числом (хотя провозглашалось хвастливо обратное). Демограф Б.Урланис подсчитал, что из 120 тысяч солдат, погибших в 1700–1725 гг. в бою или от ран погибла только треть.

В середине XIX века Николай Обручёв писал: «Что армии обеспечивают безопасность государства, это совершенно справедливо, но чтобы они были опорной точкой его самобытности, — это чистый софизм. Самобытность государства укореняется и развивается гражданской его жизнью, а не военною, иначе царства Чингисханов, Тамерланов и других были бы прочны и монголы до сих пор владели бы Россией» (181, цитата по изд.: Государственная оборона России. Императивы русской военной классики. С. 83).

Американский историк Уильям Фуллер:

«Как раз то, что делало Россию отсталой, менее развитой, чем Западная Европа, — самодержавие, крепостное право, бедность, — парадоксальным образом превращалось в источник военной мощи. Самодержавие могло полностью мобилизовать российскую экономику для ведения войны. Режим несвободы позволял неограниченно выкачивать людские и материальные ресурсы из деревни»

«В докладной записке царю российский Генеральный штаб с гордостью сообщает, что между 1700 и 1870 годами страна воевала в 38 войнах и, за исключением двух, они были наступательными» (Сухотин Н.Н. Война в истории русского мира. СПб., 1898. С. 113–114).