Военная Россия - [32]

Идеологическая основа насилия менялась за время существования государства российского раза три. Изначально это была простая как коровье седло идеология Золотой Орды: насилие завоёвывает пространство, пространство приносит корм. Государство есть конюх, причём корм задаётся скотине, а не людям. Цель насилия — обеспечить прокорм армии. Ярче всего эту идеологию сформулировал Троцкий, когда гражданская война обернулась голодом: голодать могут все, сказал главком, кроме солдат. Солдат при этом не самоцель, целью является государство.

Эта идеология не была упразднена вместе с Троцким. Она корж, на который сталинская номенклатура намазала новую идеологию: насилие завоёвывает людей, люди приносят корм. Именно об этом "государство есть дубинка в руках правящего класса". Эта идеология тоже жива: большинство жителей России убеждены, что главное в государственных институциях есть насилие, что без насилия не будет света, воды, работы, совести и т. п. (ненужное зачеркнуть). Как убеждены, так живём: чтобы что-то получить в России сталинской, как и сегодняшней, нужно снасильничать. Конечно, большинство форм такого насилия символичны, так ведь и деньги уже не из серебра и меди. Достаточно сравнить американский исходник сериала "Моя прекрасная няня" и русскую переделку — все совпадает до реплик, но у американцев всё вежливо, в русском варианте даже "доброе утро" звучит как "иду на вы".

Последние полтора десятилетия украсили слоистый торт насилия своеобразными вишенками, кремом и т. п. Борьба за пространство и классовое господство сохранилась, но на поверхности господствует идея "насилие — деньги — насилие". Деньги имеет тот, кому государство доверило насильничать, а кому не доверено, тот обязан производить деньги и вбрасывать их в круговорот насилия. Объяснена система была на живых примерах (насилие ж!). Выбранные для показательного изнасилования, кажется, были готовы всё отдать добровольно, но им не позволили сделать это добровольно и продолжают прессовать у параши, чтобы никто не забывал, кто в доме насильник.

Параша упомянута не случайно. Приняв эстафету у Золотой Орды, Кремль превратился в Орду Позолоченную. Виноват не Кремль, виновато насилие — жестокость превращает в жесть всё, к чему прикасается, включая золото. Выход известен: не верь, не бойся, не проси. Не верь в насилие, не бойся насилия, не проси насилие помочь тебе, и уж подавно не заводи у себя свой личный печатный станок насилия. Просто потихонечку штампуй золотые и серебряные монетки доброты, любви, спокойствия. Ненасилие, в отличие от насилия, только в домашних условиях чеканится, и после достижения критической массы ненасилия Россия из страны крайнего насилия станет тем, чем должна быть любая страна — краем ненасилия.

Государство не есть насилие, как копейка не есть копье. Государство есть договор. Договор утопающих между собой.

МАГАЗИН КАК СКЛАД

Российский магазин — маскировка. В нём не продавец продаёт покупателю товар, а заведующим армейским складом выдаёт военнослужащему вооружение, обмундирование, паёк. Это объясняет этику взаимоотношений продавца и покупателя (насколько слово «этика» приложимо к отношениям между военными). Конечно, можно встретить исключения — не там, где платят большие деньги за товар, а там, где продавцам платят нормальную зарплату, достаточную для нормальной — вплоть до приобретения квартиры — жизни. В начале 1990-х годов исключения были часты, продавцы стали улыбаться, и это стало самым громким набатом, просигналившим номенклатуре, что нужно бороться с реформами.

ЦЕРКОВЬ КАК МАГАЗИН

Военная психология униформна. Форма важнее содержания. Идеальная армия должна состоять только из форм — костюмов, способных двигаться, уничтожать цели, выполнять приказы без наполненности белковыми телами, которые по определению слишком неустойчивы, чтобы на них можно было твёрдо положиться. Армия стремится по крайней мере приучить человека отождествлять себя с формой. Мундир есть сущность. Знаки различия есть знаки жизни.

В религиозной жизни это соответствует магическому представлению о форме. Каждое служение должно быть помечено особой формой: диакон должен по одежде отличаться от священника, архиепископ от митрополита. Военизированность российского православия проявляется в зацикленности духовенства на наградах, на «чести» совершенно военного типа (параметры звания и должности, их сложное взаимодействие тут проявляются как взаимодействие сана, времени рукоположения, физического возраста, различных наград и т. п.). Не имеет значения, каков священник как священник — как он проповедует, каковы его духовные дети и вообще есть ли они. Имеет значение лишь то, как на него глядит начальство и как он глядит на начальство. Если "ест глазами", то не будет съеден, а будет вознесён.

Это трагедия российского казённого духовенства. Иногда трагедия превращается в трагикомедию: когда духовенство, покинувшее казённую конфессию, сохраняет армейские представления о мире. Человек одевает форму митрополита и ждёт, что к нему станут относиться как к митрополиту, оказывать ему такой же почёт, что у него сразу же появится всё то, что есть у казённых митрополитов. Он забывает о том, что с точки зрения милитаризированной системы он — «дезертир», незаконно присвоил себе ношение казённой формы. Да часто ушедший и мечтает занять место тех, от кого он ушёл, вместо того, чтобы стараться изменить саму систему, ликвидировать дикий особенно для Церкви порядок, при которой форма митрополита даёт какие-то материальные привилегии. А иногда случаются и вовсе своеобразные психологические ситуации, когда к духовенству неказённому обращаются, словно к казённому — с уверенностью, что, коли человек носит форму священника, состоящего на казённом содержании и обязанного вести себя соответственно, так от него и нужно требовать того, что требуется от казённого священника.