Водяная магия - [23]

— Нет, вы только подумайте… — пробормотал Фрэнсис.

— Целовать или нет? — засомневался Циркач, не столько обращаясь к остальным, сколько рассуждая сам с собой.

— Целуй, — шепнула ему Мэвис. — Главное, чтобы она не сердилась.

Итак, Цирковой Мальчик поцеловал уже не мокрую, но все еще слегка влажную руку Морской Леди, после чего вся троица дружно впряглась в тачку и покатила ее по дороге в сторону моря.

Теперь дело шло уже веселее. Мэвис и Фрэнсис были слишком благодарны своему неожиданному помощнику, чтобы донимать его расспросами, хотя им очень хотелось узнать, что заставило Циркача стать соучастником в краже своей же цирковой собственности. Впрочем, тот не стал дожидаться вопросов и во время следующей передышки сам предложил объяснение этому довольно необычному поступку.

— Понимаете какое дело, — сказал он, — эта штуковина в тачке…

— Прошу прощения, мой благородный друг, — ласково пропела русалка, — но вы нечаянно оговорились. Здесь нет никаких «штуковин» и «тачек».

— Леди, — шепотом подсказала Мэвис.

— …Ну да, насчет этой леди в колеснице: я так полагаю, что она была похищена у своих родных — я говорю не о сегодняшней ночи, а о том, что было раньше, когда ее на аркане выволокли из моря. Со мной однажды случилось то же самое, и поэтому я ей сочувствую.

— С тобой?! — вскричала Мэвис. — Ты был похищен?!

— Именно похищен. Самым гнусным образом, — кивнул Циркач. — Я был тогда еще младенцем и ничего об этом не помню, но после, через несколько лет, старая Мамаша Ромэн, собираясь на тот свет, рассказала мне всю правду. Врать перед могилой ей было незачем. Я так думаю, что старуху напоследок все же приперла совесть, вот она и сболтнула.

— Но зачем они это сделали? — спросила Мэвис. — Я читала в книжках о том, что цыгане воруют маленьких детей, но никогда не могла понять, зачем? Ладно бы им не хватало своих, а то ведь в каждой цыганской семье детей втрое больше, чем у обычных людей.

— Да-да, — подхватила русалка, — эти мерзкие дети только и знали что тыкать в меня палками. Я помню, их было очень много.

— Я был похищен не ради себя самого, а из мести, — сказал Циркач. — Как говорила Мамаша Ромэн, мой отец был важной шишкой, кем-то вроде судьи или прокурора, и однажды он посадил Джорджа Ли в кутузку на полтора года за воровство. В тот день, когда шел этот суд, вдруг начали звонить колокола на местной церкви, и Джордж Ли спросил: «В чем дело? Сегодня как будто не воскресенье». И тогда ему сказали, что у Его Светлости или как оно там называется — у моего, стало быть, отца — родился сын и наследник, и колокола звонят в его честь. Это я родился в тот день. Глядя на меня сейчас, трудно поверить, что я могу оказаться сыном и наследником почтенных, всеми уважаемых людей, но так оно и было на самом деле.

Он печально поплевал на ладони и снова взялся за тачку.

— А что случилось потом? — спросила Мэвис, когда они продолжили свой путь.

— Потом? Потом Джордж отсидел срок и вышел на волю, а я был похищен в возрасте полутора лет — весь в кружевах, цветных лентах и в голубых бархатных башмачках, как оно и положено быть ребенку из благородной семьи. Джордж так меня сдавил, что я не смог даже пикнуть, и никто из домашних не подоспел на помощь.

— Остановись и передохни, мой многострадальный друг, — пропела русалка голосом сладким как мед, — и поведай нам дальше печальную историю своей жизни.

— Я рассказал вам почти все, вот разве что забыл о башмачке. У меня ведь остался на память один голубой башмачок: Мамаша Ромэн сохранила его и еще малюсенькую распашонку — не больше дамского носового платка — с вышитыми буквами «R.V.». Но она не сказала мне, в каком городе или графстве мой отец был важной шишкой. Она обещала сказать это на другой день, но для нее другого дня уже не получилось — старуха взяла да и померла той же ночью.

Он шмыгнул носом и, быстро проведя по глазам рукавом куртки, добавил:

— Мамаша Ромэн была совсем неплохой женщиной.

— Не плачь, — сказала утешительница Мэвис и получила в ответ полную презрения реплику.

— Плакать?! Мне?! С чего это ты взяла? Человек простудил себе голову, а она говорит «Не плачь». Уж вроде не маленькая, должна бы знать разницу между плачем и простуженной головой. Или тебя ничему не научили в школе?

— Меня удивляет, что цыгане не отобрали у тебя башмачок и распашонку, — заметил Фрэнк.

— Они и не знают, что у меня есть эти вещи. Я всегда ношу их под рубашкой завернутыми в бумагу, а во время выступлений, когда приходится напяливать трико, я их прячу в каком-нибудь укромном месте. Вскоре я удеру из этого цирка и пойду по стране искать семью, у которой девять лет назад в апреле был украден сын в таком башмачке и с такими буквами на распашонке.

— Девять лет… Стало быть, тебе сейчас десять с половиной, — промолвила Мэвис.

— Ну ты даешь! — восхитился Циркач. — Как это ты так быстро сосчитала? Мне и впрямь сейчас десять с половиной — тютелька в тютельку.

После этих слов они двинулись дальше и не возобновляли разговора вплоть до следующей остановки, которая произошла уже в самом конце пути — в том месте, где дорога, извиваясь серпантином, спускается с прибрежного холма и плавно переходит сначала в галечный, а затем и в песчаный пляж. Стало заметно светлее — небо расчистилось, и луна, до той поры лишь мутным пятном проступавшая свкозь пелену облаков, теперь засияла в полную силу, отбрасывая серебристые блики на темную, почти неподвижную поверхность моря. При спуске им пришлось потрудиться, удерживая тачку в равновесии, поскольку русалка, увидев родную стихию, не могла спокойно усидеть на месте и принялась радостно подпрыгивать подобно маленькой девочке перед нарядной рождественской елкой.