Водоворот - [51]

Залужанин смачно уплетал хлеб с салом, потом утерся рукавом, вынул кисет, закурил и только после этого отозвался:

— Им видней,— и кивнул на сельсовет.

— Это ясно, что видней,— подхватил маниловец,— да кабы знать, куда пошлют? Сенца захватил только охапку, хватит ли? Если в Полтаву или аж в Ахтырку, то и не хватит.

— Это не иначе как за товаром,— пробормотал хрипковец.— Там, говорят, на станции сапог да шапок навалено, что на весь район хватит.

А в это время в кабинете Гната шло секретное совещание. Распоряжение, присланное райисполкомом Гнату, как председателю сельсовета, было совсем не секретным. Наоборот, о нем предлагалось как можно шире оповестить всех жителей, но Гнат решил окружить его глубокой тайной.

Теперь он сидел в сельсовете с наглухо закрытыми ставнями, при свете керосиновой лампы; лицо его было суровым и озабоченным. Оделся, как для военного похода: в кожанке, перекрещенной ремнями двух полевых сумок, до отказа набитых бумагами, на голове — кубанка, на руке плетка. Напротив него в выжидательных позах сидели Дорош и Оксен.

— Я позвал вас для того,— таинственно начал Гнат,— чтобы вы помогли мне провести одно мероприятие государственной важности.

— Какое именно? — спросил Дорош, зябко кутаясь в шинель.— Ты нас уже полчаса держишь, а о деле — ни слова. Нам сидеть некогда. Работа ждет.

Гнат вылез из-за стола и крадучись подошел к двери, чтобы проверить, не подслушивают ли его исполнитель или одноглазый Кузьма, который уже не раз был застигнут на месте преступления. Подозрения Гната оказались напрасными: первый, положив голову на стол, спал у телефона, а Кузьма куда-то исчез. Гнат плотно притворил дверь и выпалил будто из пушки:

— Район приказал нам переселять хутора.

И пытливо посмотрел на Дороша и Оксена.

— И это все? — удивился Дорош, насмешливо улыбаясь.— Нет, Гнат, ты все-таки оригинал. Ей-ей. По твоему поведению можно было подумать, что на нас Франция идет войной.

— А ты чего зубоскалишь? Переселение — тоже война,— скрипнул кожанкой Гнат.

— Ну, начинается свистопляска,— с досадой сказал Оксен.— И сев и переселение — все на мою голову. Скажи, а куда я хуторян дену?

— У колхозников разместишь. Вот у меня списки, давай сейчас и распределим, кого куда.

— А хаты когда для них будем строить? Ведь полевые работы начались.

— Организуй бригаду строителей. Пиши им трудодни — они тебе небоскребы возведут.

— Я предлагаю переселять по частям,— вмешался Дорош.— Переселить несколько семей, приготовить им жилье, потом — следующую партию. А то, как поднимем всех,— промах может выйти. Это же тебе не курицу в гнездо перенести, с людьми имеем дело.

— Х-хе! — блеснул золотым зубом Гнат.— Тебя послушай — так на два года волынку растянем.

— А хоть бы и так. Зачем спешить?

— Ну, вот что: за переселение отвечаю лично я, и нечего мне указывать. Ваша задача обеспечить меня транспортом и разместить людей, которых я буду направлять.

Гнат спрятал список в полевую сумку и поднялся из-за стола.

— Зачем же тогда нас вызвал? — вскипел Дорош.— Чтобы тебе похлопали в ладоши?

— Ну, ты едешь со мной или нет? — не отвечая, спросил Гнат Оксена.

Дорош быстро застегнул шинель и тихо шепнул Оксену на ухо:

— Чует мое сердце — наломает он дров. Посматривай за ним.

— А что за ним смотреть. Не ребенок.

— Это дело серьезное, а одно его слово, один необдуманный поступок может погубить все. Ну, давай, нажимай там на все тормоза. Пусть знает, что мы не собираемся ему потакать… Где, по-твоему, лучше устроить летний загон для скота: на Данелевщине или на Грузской? — перевел разговор Дорош на колхозные дела.

— Устраивайтесь на Данелевщине. Там сочнее травы и комарья меньше. Кольев нарубите в ольшанике. С лесником я уже договорился.

Вышли на крыльцо. Гнат отвязал коня и, нащупав ногой стремя, ловко вскочил в седло.

— Ты, Оксен, садись на подводу,— распорядился он.— Я поеду впереди колонны. Т-тр-ро-о-гай!

Двадцать подвод, выстроившись одна за другой, двинулись по полтавскому шляху.

Хутор Вишневый — в двадцать пять хат — примостился в голой степи, километрах в пятнадцати от Трояновки. Еще во времена Столыпина здесь поселился первый хуторянин Силентий Кобза. Прижился, разбогател, привязал злых псов с четырех сторон своей усадьбы, чтобы стерегли вмазанные в печную трубу золотые червонцы.

Но не уберегли они хозяйского добра: какой-то обозленный батрак пустил свою месть веселым огнем в черные, как могилы, клуни богатея — и занялось все подворье. Решетом пересеял Силентий пепел, но червонцев так и не нашел. Как пришел, так и ушел. Напек Силентий пресных лепешек из подгорелой муки и подался куда-то на Донщину, да так и не вернулся. Какое-то время земля его пустовала — люди считали это место проклятым и не занимали его; потом все забылось, и за каких-нибудь два года снова заселили черноземный, плодородный и привольный уголок степи. Выкопали колодцы, да такие глубокие, что в их черной пропасти даже днем светились звезды; насадили сады, в большинстве — вишневые, развели скотину, птицу, одним словом, зажили богато, но замкнуто, по-хуторски. Сосед к соседу ходил редко, разве что зимой, в долгие, смертельно тоскливые вечера покурить да послушать побасенки, а выходя с чужого двора, так и норовил что-нибудь стянуть: хоть сломанное колесо, хоть ржавую железяку — все пригодится в хозяйстве.