Водораздел - [240]

Старики в Пирттиярви рассказывают, что прежде на этих местах жили лопари, которые затем переселились на север, но о которых до сих пор напоминают груды заросших мхом камней — так называемые «лопарские печи». И если внимательно приглядеться, то здесь можно обнаружить не только следы внешних передвижений, межплеменных стычек и былых русско-шведских войн на севере, но и признаки определенных изменений в духовной жизни людей. Нет, и в этом крае земли история не стояла совершенно на месте; менялись поколения, постепенно менялись и представления людей о жизни, только очень медленно, и потому в сознании обитателей Пирттиярви можно заметить следы обычаев и верований разных эпох.

Когда у крестьянина пропала в лесу корова, старики по языческой традиции говорят: «Леший к себе увел». Люди среднего поколения, напротив, видят в этом кару божью, ниспосланную крестьянину за нарушение православных постов. А мальчик Хуоти с детской откровенностью, хотя и не без страха за последствия, говорит, что леших не бывает, а корову задрал медведь.

Примечательной фигурой в повествовании является старушка Мавра, родная бабка мальчика Хуоти. В этом образе происходит как бы «скрещение времен», прошлое сталкивается с настоящим. Усердно молясь православным иконам, Мавра в то же время и язычница, почитает разных духов, помнит заговоры, готовит таинственные снадобья. Приверженность старине имеет у Мавры социальный оттенок, через ее старческие сетования выявляются противоречия современной жизни. Весь прежний уклад жизни мил сердцу Мавры, воспоминания о «досюльных временах» звучат в ее устах как горький упрек новому поколению, живущему не по заветам предков. Мавра с грустью вспоминает о годах своей молодости, когда сохранялась еще большая патриархальная семья и прочные родовые связи. Тогда и дичи в лесах водилось в изобилии, и рыбы хватало в озерах, и подсечное земледелие кормило вдоволь хлебом. Теперь же

«поля… вспаханные, бороны железные, а хлеба даже до рождества не хватает. В Кемь да в Каяни приходится ездить за хлебом, все оттуда надо везти — и стекла для окон оттуда, и спички. А раньше-то огонь огнивом высекали да из трута искру раздували. Окошки — те из слюды были. Откуда добро, оттуда и зло. Раньше никто не курил и водку не пил. А теперь? Грешным народ стал, что руочи-нехристи. Люди между собой ссорятся и дерутся. Сын с отцом не уживается, отец с сыном не ладит, вот и делятся, каждый свою избу ставит, а родителей и в гости звать не хотят. Даже рыба такого греха стыдится, под камень прячется. Птица тоже улетает все дальше в леса. Раньше не так было. Три рода, три больших избы было прежде в Пирттиярви. Род Онтроненов, род Малахвиэненов и род Васкелайненов. Самым большим был род Онтроненов. Тридцать пять душ под одной крышей жило. Вот где было едоков. Тут маленьким столом да маленьким котлом не обойдешься. Зато было кому и работать. А теперь что?»

Это не просто старческое брюзжание, не просто оплакивание прошлого и хула на настоящее. Автор «Водораздела» показывает, что даже в самых глухих лесных углах уже давал о себе знать процесс социального расслоения крестьянства. Зажиточный Хилиппа опутал многих жителей Пирттиярви долговой зависимостью, заставляет их оказывать себе разные услуги, самовластно пользуется общинными водоемами, скупает за бесценок товары. Когда-то Хилиппа коробейничал наравне с другими односельчанами, но потом понял, что от коробейничества не разбогатеешь. Его земляк, купец Сергеев, переселившийся в Финляндию, надоумил его заняться более крупным делом — поставлять дичь, закупая ее у жителей деревни. Таким путем и разбогател Хилиппа, отсюда берут начало его связи с финляндскими инициаторами «Союза беломорских карел». Финляндские «гости» отнюдь не довольствуются только платоническими восторгами по поводу своеобразной экзотики этого отдаленного края, где еще сохранились древние песни и остатки старинных обычаев. Они мечтают по-своему его «разбудить», сделать доступным для финляндских капиталов. Русские купцы и лесопромышленники, по мнению финляндских предпринимателей, не сумели поставить дело на европейскую ногу, к тому же они прямые соперники, которых нужно было вытеснить, и здесь финляндским идеологам пригодились националистические мотивы: финны-де были для карел «единоплеменным» народом, а русские «чужими».

Но именно русская революция создала предпосылки для автономии Карелии, автономии социалистической, а не буржуазной, о которой, в лучшем случае, помышляли карельские националисты и их финляндские союзники. В своем повествовании Н. Яккола показывает, что еще до Октябрьской революции передовые представители русского народа распространяли в Карелии новые веяния, идеи революционной борьбы против социального и национального угнетения. С одним из таких людей столкнулся в тюрьме и Пулька-Поавила, бедняк из Пирттиярви, самовольно открывший казенный склад с хлебом, чтобы спасти от голодной смерти свою семью и односельчан. Здесь в тюрьме карельский крестьянин впервые услышал от питерского токаря, большевика Михаила Андреевича о революционной партии русских рабочих, о том, что и царские власти, и русские лесопромышленники, и карельские богатеи — это общие их враги, для борьбы с которыми угнетенные всех национальностей должны объединиться.