Водораздел - [159]

Пленные сидели на лужайке возле школы в наброшенных на плечи шинелях. Часовой никого не подпускал к ним близко, но пленные нарочно громко переговаривались, чтобы в деревне узнали, кто идет их освобождать от захватчиков.

Кто-то дернул Хуоти сзади за рукав. Он оглянулся — Ханнес. Где же его шюцкоровское кепи?

— Гляди, шинели-то у них какие! — шепотом сказал Ханнес.

Сам Хилиппа тоже пришел поглядеть на пленных. Он тоже хотел убедиться, что они действительно карелы. Да, карелы! Одного из них Хилиппа даже немного знал, но когда этот пленный взглянул на него, Хилиппа поспешно отвел глаза, сделав вид, что не узнает его.

— У вас уже все снопы свезены на прясла? — спросил Хилиппа, заметив Хуоти.

— Нет, не все еще.

— Приходи… Я дам тебе лошадь, чтобы не на руках носить их, — сказал Хилиппа и пошагал к дому. Он шел и думал о Тимо. Может быть, и он вернется домой вот в таком зелено-желтом мундире? Хилиппа так ничего и не знал о судьбе старшего сына.

Едва успели отправить пленных за границу, как в деревню прискакал гонец. Торопливо соскочив с седла и привязав взмыленного коня, он влетел в школу, где солдаты как раз обедали, и, не переводя дыхания, объявил, что капитан Куйсма приказал всем немедленно отправиться в Вуоккиниеми. Там в любую минуту можно ожидать решающего боя, в котором финский солдат может показать свою доблесть.

— Д-д-д… — начал фельдфебель.

— Ну и горло у нашего Ости. Такая длинная шея, что каша еще до брюха не добралась, — с серьезной миной произнес Рёнттю.

Остедт побагровел и гаркнул:

— Смирно!

Рёнттю лениво поднялся и вытянулся с ложкой в руке.

— Разрешите обратиться? — спросил он с ехидцей.

Фельдфебель окончательно рассвирепел.

— Д-д-д…

И полез за маузером.

— Перкеле! — выругался Рёнттю. — Ты за пушку не хватайся, она, глядишь, и выстрелит невзначай.

— Придется и мне перкеле вспомнить, хотя я и верующий, — сказал Эмели и выхватил из рук фельдфебеля оружие. — Мы не хотим возвращаться домой с головой под мышкой. Хочется, чтобы она осталась на плечах, раз до сих пор сохранилась в целости.

— Д-д-да вы что, бунт-т-товать?

— Мы пришли сюда добровольно и имеем право уйти отсюда добровольно, — заявил Рёнттю. Он высказал вслух то, что давно зрело в сознании рядовых солдат экспедиционного отряда.

Остедт стоял растерянный и беспомощный. Связному, прискакавшему за помощью, хотелось крикнуть этим солдатам, что они просто трусы, но он сдержался и сказал устало:

— Неужели вы оставите в беде своих боевых товарищей?

Это подействовало. Солдаты успокоились. Эмели вернул фельдфебелю маузер. И мятеж пирттиярвского гарнизона на этом кончился. Оставив Рёнттю, Эмели и еще двух наиболее истосковавшихся по дому солдат нести караульную службу в деревне, Остедт с остальными своими людьми поспешил в Вуоккиниеми, «показывать доблесть финского солдата».

Известие о том, что руочи куда-то поспешно ушли, еще больше усилило напряженность в деревне. Всем было ясно, куда и зачем они поспешили. К их далекой лесной деревушке приближалась война. Четыре года она бушевала где-то вдали от них, а теперь шла к ним. Пирттиярвцам было не до жатвы. Люди сидели по домам, по вечерам сходились в чью-либо избу повздыхать, погадать, что же с ними теперь будет.

— А-вой-вой, — причитала жена Хилиппы, зашедшая к соседям покоротать тревожный вечер. — Наступает то время, о котором в библии говорится.

Доариэ молча штопала носки сыновей, никак не реагируя на сетования Оксениэ. После смерти дочери у нее было такое подавленное состояние, что ей было все равно, будет конец света или нет.

— Людям бы надо быть теперь друг к другу добрыми, — продолжала жена Хилиппы, не отрывая от хозяйки сосредоточенного взгляда.

Доариэ прервала штопанье и взглянула на гостью.

— Люди всегда должны быть добрыми, — тихо сказала она.

В сенях послышались торопливые шаги. Вошла Паро.

— Из риги такой дым валит, точно при пожаре, — сказала она, переступив порог.

— А-вой-вой! — заволновалась Доариэ. — Хуоти, сбегай, посмотри, уж не горит ли в самом деле.

Доариэ попросила у Хёкки-Хуотари разрешения обмолотить в их риге немного ячменя: у них мука была уже совсем на исходе, и надо было приниматься за хлеб из нового урожая. Хуотари разрешил — свой они уже обмолотили.

— Осталась ты без помощницы, — сказала Паро, когда Хуоти ушел.

— Да, — вздохнула Доариэ.

— Хуоти-то уже в том возрасте, что мог бы и невестку привести в дом, — продолжала Паро.

Она давно мечтала, чтобы Хуоти посватался к их Иро.

— Успеет, — ответила Доариэ, поняв, куда гнет соседка. — Молодые они еще.

— Хорошо им сейчас вдвоем в риге, — зашептала ей на ухо Паро. — Иро там картошку печет. Испеченная в золе картошка такая рассыпчатая, вкусная…

— Да ну тебя, Паро, — прервала ее Доариэ, усмехнувшись впервые после смерти дочери.

Нет, она ничего не имела против Иро. Правда, Наталия ей больше нравилась. Она такая стеснительная, всегда готова помочь. Пусть Хуоти сам выбирает.

Когда Паро ушла, жена Хилиппы сказала:

— Давеча Хилиппа говорил, чего это Доариэ стесняется… Могла бы она и в нашей риге… Как и раньше.

Доариэ молчала. Что она могла сказать? Пусть Поавила сам решает…

Рано утром, когда Доариэ и Хуоти пошли с ушатом за водой на деревенский колодец, Доариэ вдруг показалось, что откуда-то со стороны погоста слышатся далекие выстрелы. Утро было тихое и ясное, но вряд ли выстрелы могли донестись с самого погоста. Туда как-никак от Пирттиярви целый день пути, даже если шагать торопко. Может быть, стреляли где-то ближе? А может быть, только почудилось?