Водораздел - [135]

Поблагодарив за картошку, Пулька-Поавила взялся за кошель.

— Риеску-то забыл, — напомнила Еххимиха, показав на половинку лепешки, которую Пулька-Поавила нарочно оставил на столе.

Поавила сделал вид, что не расслышал ее слов, и закинул кошель за спину.

— Ну, оставайтесь с богом.

— Да хранит вас господь, — напутствовала их вдова.

Долгое время Пулька-Поавила и Крикку-Карппа шагали молча. Встреча с усталой, постаревшей от горя женщиной вызвала у обоих тяжелое чувство. Только на первом привале Пулька-Поавила зло буркнул:

— Еще называют себя нашими братьями, сволочи.

— Да, иначе не скажешь, — согласился Крикку-Карппа.

Но известие о том, что из других деревень тоже немало мужиков ушло на Мурманку, словно влило в их жилы новую силу и надежду. Они уже не чувствовали себя такими одинокими среди дремучей тайги. Даже шагалось легче. Впрочем, тайга здесь была не такой уж дремучей: встречались поляны, попадались тропинки, проложенные рыбаками и косарями. Потом они вышли на какую-то дорогу.

На развилке, где тропа выходила на эту дорогу, под густой сосной стоял покосившийся деревянный крест. Такие старые, потемневшие и потрескавшиеся от времени кресты можно нередко встретить и у дороги, и где-нибудь на мыске у большого озера, и на поляне среди леса. Кто и когда поставил такой крест — никому обычно неведомо. Возле подножия этого креста лежала немалая груда камней. Видно, здесь, на развилке, не один путник отдыхал возле креста, бросив к его подножию свой камень. И каждый из этих камней как бы воплощал в себе вздох и молитву, сотворенную про себя путником. О чем они молили бога? О том, чтобы заморозок не погубил урожая, чтобы медведь не задрал корову, о том, чтобы бог излечил от хвори больного ребенка или сберег мужа или сына на поле брани, о том, чтобы не выдали замуж за немилого… Жизнь не одного поколения людей была заключена в этих камнях. И каждое лето все новые вздохи и мольбы падали к подножию креста, оставаясь лежать под ним молчаливыми камнями.

Крикку-Карппа тоже поднял с обочины небольшой коричневого цвета камень и бросил его под крест, за ним и Пулька-Поавила кинул к подножию круглый серый камешек. Уже многие годы, с того самого времени, когда он нечаянно проглотил пулю, пробившую навылет медведя, Поавила не верил ни в приметы, ни в амулеты. Но теперь, мучимый тем, что ушел, оставив беременную Доариэ одну, обеспокоенный, что Хуоти может заблудиться в тайге, и все еще подавленный рассказом несчастной вдовы Еххими о судьбе мужа, он последовал примеру Крикку-Карппы.

Где-то поблизости в березняке послышалось тонкое посвистывание.

— Подожди-ка, — шепнул Крикку-Карппа и, схватив ружье, начал подкрадываться к месту, откуда доносился голосок птицы.

Через минуту он вернулся с добычей в руке.

— Теперь можно подыскивать и ночлег, коль ужин в кошеле, — сказал он, показывая рябчика.

Они свернули с дороги на узенькую, заросшую травой тропинку, которая отходила налево и вела, по-видимому, на какую-нибудь лесную пожню. Действительно, часа через два они вышли на покос, на краю которого стояла избушка. Но венехъярвских мужиков они здесь не застали. Не было даже следов, говоривших об их пребывании здесь.

Поужинав сваренной из рябчика похлебкой, они разлеглись на постелях из хвои.

— В тайге повстречаться трудно, — задумчиво сказал Крикку-Карппа.

Этой фразой и ограничился их разговор. Они лежали и молчали, оба озабоченные одним и тем же: как бы там, дома, руочи, узнав, что они не вернулись из леса, не стали притеснять их семьи.

Это была последняя ночь, которую они могли провести под крышей. Следующую ночь им предстоит продремать где-нибудь под елью, на мшанике. Но все равно им не спалось. Они поднялись чуть свет и двинулись дальше. Было еще совсем рано, когда они вышли на дорогу, что вела, наверное, из Ухты в Рёхё. Конечно, та самая дорога. Другой, такой исхоженной, здесь быть не могло. От Ухты до Рёхё было верст сорок. Пулька-Поавила и Крикку-Карппа никогда не бывали в Рёхё, но знали, что там всего два или три дома. Так что Рёхё и деревней-то назвать нельзя, но дорога туда вела хорошая, потому что ездили по ней дальше, до самой Кестеньги. По их сведениям, белофиннов в Кестеньге не должно было быть, и они решили отправиться туда, раз уж попали на эту дорогу, а из Кестеньги уже добираться к Белому морю.

Но не успели они пройти и полверсты, как Крикку-Карппа стал прислушиваться. Позади на дороге послышались чьи-то голоса.

— Руочи идут! — и Крикку-Карппа кинулся в заросли. Пулька-Поавила — за ним.

Забежав за разлапистую ель, Поавила лег на землю и стал сквозь хвою смотреть на дорогу. Мимо них гуськом прошли пять человек с винтовками на плече и с белыми повязками на рукавах. Направлялись они, судя по всему, в Рёхё — больше было просто некуда.

— Не сидится им, — буркнул Поавила, когда белофинны скрылись за поворотом.

В Рёхё им уже нельзя было идти и, определив направление по солнцу, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа направились прямо на восток, к Белому морю.

Перед ними лежал длинный путь по глухой тайге, где не было не только дорог, но и троп, проложенных рыбаками или охотниками, не говоря уже о тропинках, оставленных скотом. Только лес да лес. Здесь, между рекой Кемь и Топозером, была настоящая, нетронутая тайга. Люди словно боялись селиться в этих местах. И не потому, что здесь они не могли добыть средств к существованию. Нет, здесь хватало сосен, из которых можно ставить избы и делать лодки. В озерах хватало рыбы. В одной из ламбушек Поавила и Крикку-Карппа черпали окуней прямо кошелями. А такого обилия ягод в Пирттиярви и не встретишь. Поляны просто усыпаны черникой, болота морошкой. А дичи? То и дело из-под ног взлетает какая-нибудь птица, садится неподалеку на дерево и удивляется, кого это леший принес. Да, богата здесь природа, только некому брать ее дары. Наверно, потому люди боятся селиться здесь, что нет в этих местах удобных водных путей.