Водки летчикам не давать! - [35]

— Ну что, давай решайся! Гражданку спрячешь в старой казарме, фиг тебя кто спалит.

Вова мелко задрожал, и махнул рукой:

— Точно! Только ты уж попытайся меня качественно отмазать, я тебе еще пивка принесу.

— Ты мне простынь сдай, которую должен еще с первого курса!

— Да я тебе же её отдал!

— Как же, отдал! Спер у Ворошилова и сдал, а он спер у Рыжкова и сдал, тем самым ты, муфлон крупнорогатый, запустил в роте «хлястиковую» реакцию.

— Да ладно тебе, мы же сами с тобой моей простынью Гену пугали…

В тот раз, еще на первом курсе, мы шутки ради натянули над укуренным и мирно спящим Рыжковым простынь и начали будить его, вереща что падает потолок.

Гена подорвался, увидев что-то белое у себя над головой заорал на все сонное расположение:

— Да нет, это же я лечу-у-у-у-у-у-у-у!

Совершил прыжок, прямо в вертикальном положении схватил натянутую нами простынь и скрылся в неизвестном направлении. Вернулся он к подъему с очумевшими глазами и без простыни и всем рассказывал, что он летал ночью, во сне долетел до матов в спортивном уголке и там проснулся. Простыни никакой он не видел и послал Степного на хер…

Мы повспоминали былое, посмеялись, отработали кое-какие детали в исчезновении Степного и отправились спать. Курсант Ворошилов еще не спал, а вел разгульную жизнь, уничтожая содержимое недавно присланной посылки в комнате информирования и досуга. На наши укоры он ответил, что он объявил самому себе «день чмырька» и поэтому очень вкусной халвой делиться не собирается даже с нами.

За это мы под одеяло наложили ему кучу блинов от штанги и подговорили дневального громко гаркнуть «Смирно». Эдик выскочил с куском халвы в руках забежал в спальное расположение и плюхнулся на кровать, которая приняв в свои объятия дополнительные семьдесят кг. с грохотом рассыпалась.

— Ворошилов, уебан, кончай угорать, — заорала возмущённая пытающаяся уснуть общественность.

Так с шутками и прибаутками мы постепенно успокоились и заснули. Однако подлый Эдик через час, когда все спали, и даже наряд добросовестно хрючил, тихонько прокрался и на настенных часах напротив дремлющего дневального перевёл стрелку на шесть утра. Потом с особым цинизмом перевёл стрелку на будильнике возле спящего дежурного по роте и мерзко похихикивая нырнул под одеяло. Через две минуты сонный дежурный включил в спальном расположении свет и заорал:

— Рота-а-а-а-а, подъё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ём!

— Встаем, встаем.

Кое-кто повелся и понуро встал, начал одеваться, кто-то еще боролся со сном, а кое-кто взглянул на свои наручные часы начал кидать в дежурного подушками и устраивать бунт. Через двадцать минут охреневшего дежурного все-таки убедили, что над ним кто-то жутко пошутил, покурили, поворчали и личный состав все-таки угомонился, теперь уже до нормального подъема. Теперь только дежурный не спал, бродил по расположению, будил спящих и спрашивал сколько время. Потом ему это занятие надоело, он выпросил у наиболее доверчивых курсантов несколько подушек, якобы для того, чтобы сходить в туалет сфотографироваться…

С утра все понеслось согласно расписанию занятий. Степной маялся и никак не мог решится на свой безумный шаг. Перед второй парой он подошёл ко мне с жалобной миной.

— Ну что, как ты думаешь, стоит мне идти, или нет?

Я тут же ему описал картину, как не дождавшаяся его подружка устраивает оргии с лицами гражданской наружности. Вовочка задрожал еще больше и наконец решился:

— Всё, иду, прикроешь меня?

— Конечно, конечно, — уверил его я.

Как только Степной сделал два шага от учебного корпуса, я заорал во всю глотку:

— Товарищ капитан, смотрите — Степной в самоход идёт!

Степной подпрыгнул на месте, развернулся и бросился к корпусу, однако, увидев мою довольную морду, сменил испуганное выражение лица на счастливое, показал мне «фак» и кинулся к старой казарме, где он с утра спрятал гражданскую одежду.

Вторая пара началась, вместо Степного на перекличке отозвался Рыжков, преподаватель повесил пару плакатов и начал читать лекцию. Когда большую половину аудитории сморил сон, преподаватель сказал, что ему надо срочно к начальнику кафедры и естественным образом испарился из лекционного зала.

Таким образом все, довольные ходом учебного процесса, немедленно заснули и счастливо проспали до третьей пары.

На иностранном языке вместо заболевшей англичанки к нам забежала её заменщица, молоденькая практикантка из какого-то университета, смутилась, выдала нам книжки, озадачила переводом текста и тоже испарилась.

От тоски я быстренько перевёл текст и решил отправится к себе в каптерку.

В лаборантской, найдя всё еще смущавшуюся практикантку, сказал, что мне надо срочно отлучится в санчасть для немедленного укола, иначе я помру. Практикантка любознательно поинтересовалась, чем же я болею?

Пришлось с грустным лицом рассказать ей историю о том, как я встречался с одной старшекурсницей из её университета и она наградила меня оч-ч-ч-чень дурной болезнью, и вот теперь я — несчастная жертва — глубоко страдаю.

Дурочка покраснела и начала мямлить, что не может быть, у них девочки не такие, тогда я с возмущением начал расстегиваться, чтобы показать, чем меня «наградили» хорошие девочки, практикантка в ужасе замахала руками и отпустила меня на все четыре стороны, после этого благополучно грохнулась в обморок.