Водители - [17]

Обход начался, как обычно, с первого двора.

Остановившись перед навесом, где стояли предназначенные к ремонту машины, Канунников спросил:

– Когда же вы наконец уберете отсюда эти гробы?

– Некуда их убирать, – ответил Горбенко.

– Оттащить их на второй двор, пусть глаза не мозолят.

– Нельзя, Илья Порфирьевич, – деликатно возразил Потапов, – второй двор у нас припасен для строительства новых мастерских.

– Еще не строим, – проворчал Канунников. – Мастерские… Чем о новых думать, старые получше используйте.

– В старых работать дальше нельзя! – грубым голосом объявил Горбенко. – Вот полюбуйтесь. – Он обвел рукой помещение кузницы, куда они вошли. – Тут и кузница, и электросварка, и газовая сварка, и медницкая, и подшипники заливаем. Разве можно в такой грязи подшипники заливать? В один прекрасный день все взлетит на воздух.

Канунников посмотрел на него с опаской:

– Почему на воздух?

– А потому. Здесь баллоны с ацетиленом стоят, бензобаки, а кругом – открытый огонь.

– Что же вы смотрите, товарищи? – сердито произнес Канунников, выходя из кузницы. – Будет пожар, отвечай потом.

Горбенко попал на своего конька и доказывал, что работать в такой тесноте и скученности невозможно. К чертовой матери такую работу!

– Ничего не поделаешь, товарищи, – Канунников вздохнул, – не от меня это зависит. Такие дела Москва утверждает, а сейчас, сами понимаете, есть стройки поважнее нашей.

– Добиваться нужно, – хмуро проговорил Горбенко.

– Поменьше рассуждайте, товарищ Горбенко! – вспылил Канунников. – Поменьше рассуждайте и побольше занимайтесь делом.

– Люди распущенны! – негодовал Канунников, входя в кабинет Полякова. – Этот Горбенко просто хулиган!

– Грубоват, – согласился Поляков, – правда, не от хорошей жизни.

Канунников опустился в кресло, вытер платком потный лоб.

– Мастерские ему из кармана выложу, что ли?

– Кстати, – безразличным голосом произнес Поляков, – вчера звонил Любимов из Москвы, нам министерство разрешило в этом году строительство новых мастерских.

Рука, в которой Канунников держал платок, повисла в воздухе. В упор глядя на Полякова, он медленно проговорил:

– Добился своего?

– Как видите.

– Так, так. Все под себя подмять хочешь, в большие начальники лезешь? Полезай, полезай.

– Вы считаете, что мастерские нам не нужны?

– Да, считаю, не нужны. Министерство должно построить в области завод, а не мы.

– Но ведь завода нет!

– Вот, вот! Мы мастерские построим, а потом их у нас отберут и завод организуют. Ловко придумано!

– Отберут, значит, в области будет завод; тоже неплохо для государства.

– Ты о государстве не беспокойся, о нем есть кому позаботиться. Для тебя государство здесь – только до ворот.

Канунников помолчал, потом спросил:

– Сколько у тебя по плану накоплений?

– Полтора миллиона.

– Так. – Канунников задумался. – Значит, из этих денег тебе полагается на капитало-вложения пятьсот тысяч.

– Почему пятьсот? Полагается половина – семьсот пятьдесят тысяч.

– Да, в целом по тресту – половина, а дальше – дело наше, внутреннее. Тебе на капитальные затраты запланировано пятьсот тысяч.

– Я думаю, вы оставите базе хотя бы ее накопления.

– Напрасно думаешь.

– Жаль! Мастерские реальное дело. Значит, нам на наши накопления не рассчитывать?

– Только на пятьсот тысяч.

– Это ваше окончательное решение?

– Почему мое? План такой. Ты ведь, когда в министерстве мастерские клянчил, у меня не спрашивал? Вот и выходи из положения. Подумай, где еще двести тысяч нацарапать. А как надумаешь, мне доложи.

Глава одиннадцатая

Поляков и Любимов были однокашниками: в 1936 году оба окончили Московский автодорожный институт.

Окончив институт, Поляков вернулся в родной город, на родную автобазу.

Любимов, стремясь остаться в Москве, устроился на работу в транспортный отдел Наркомата черной металлургии. Он был усидчив, аккуратен, скромен, понимал, что от него требуют, и со своей работой в аппарате справлялся. Хуже обстояло дело с выездами на места. Там он терялся в мелочах, обойденных учебной программой. Он начинал изучать эти мелочи тогда, когда надо было принимать решение, небольшое задание вырастало у него в ряд больших проблем. Его стали реже посылать на места. «Пусть попривыкнет, наберется опыта», – говорило начальство, не утруждая себя вопросом, какой опыт может он накопить за письменным столом.

Сначала Любимов радовался тому, что его перестали посылать на места: это избавило его от отвратительного чувства растерянности и боязни совершить какую-нибудь глупость. Но он был достаточно умен, чтобы со временем не осознать своей ошибки: он превратился в канцеляриста, растерявшего знания, приобретенные в институте. Надо было все ломать и все начать сначала. На это у него не хватило характера, удержал ложный стыд: ведь он пришел бы теперь на производство не молодым специалистом, а инженером с двухлетним стажем, к тому же бывшим работником наркомата. А он забыл даже то, что проходил в институте. Любимов не сделал шага, который мог бы изменить его жизнь. Этот шаг заставила сделать война.

Ничто так не проверяет истинных качеств людей, как фронт, где маленькая ошибка может иметь самые губительные последствия. Первые же дни фронтовой службы обнаружили полную беспомощность Любимова в практическом деле, то есть в том, что от него прежде всего требовалось.