— Господи, помоги мне, помоги мне, господи.
Сухой, непослушный язык с трудом ворочался во рту, каждое движение причиняло страдания. Только глоток, только самый маленький глоточек. Силуэт стоящей рядом жены расплылся, распался на отдельные фрагменты. В нем больше не было ничего человеческого — просто набор линий, изгибов, выпуклостей и впадин.
— Я жду, — голос Сирила подстегнул, взбодрил, в нем чувствовался звон ручья, а значит — спасение.
— Что с тобой? Тебе плохо? — спросила Арина, но Кельман услышал лишь какое-то невнятное скрежетание.
Он вскинул руку с ножом и несколько раз ударил жену — в грудь, в живот, в горло. Она закричала, и в этом крике было больше недоумения и обиды, чем боли.
Вокруг Кельмана пылала пустота. Он был один среди языков пламени, среди дышащих жаром печей и труб. Искрящаяся, волшебная влага была здесь, рядом, надо было лишь пробиться к ней сквозь что-то чужое, ненужное, мешающее. Когда Арина упала на землю, перед ним открылся светящийся коридор, в конце которого его ждал источник. Опустившись на колени, Кельман благоговейно коснулся синей холодной поверхности. Он пил и чувствовал, как меняется вкус воды, как она становится все более пресной, как уходит из нее особая, колдовская свежесть.
— Ну, хватит уже, — недовольно сказал Сирил, хлопнув его по плечу. — А то лопнешь.
Кельман поднялся, сделал несколько шагов и замер. Перед ним, на мокрой от крови каменной плитке, лежала Арина. Она была еще жива и легкие, почти неощутимые мысли кружились в ее голове. Но Кельман увидел другое — прозрачную жемчужную пленку-кокон, охватывающую все ее худое, нескладное тело. Кокон покрывали хитрые письмена и рисунки.
— Наставница, — прошептал Кельман непослушными губами. — Ее дар был — учить детей.
Он беспомощно огляделся и заметил, что такое же перламутровое сияние окружает и его самого, и пробегавшего невдалеке мальчишку.
— Читающий по звездам…
Кельман не мог как следует рассмотреть знаки у себя на груди, но знал, что они один в один совпадают со сложной вязью зигзагов и дуг на коконе Сирила.
— А ты… А мы… — Кельман вдруг заметил, что длинноносый смотрит на него с дружеским, почти родственным пониманием и сочувствием.
Его глаза больше не казались стеклянными, они были живыми, ясными, излучали тепло и свет.
— Пойдем, брат. Пора. Дор-Сур успокоился, и нам здесь больше нечего делать, — сказал он, указывая на притихший вулкан.
— Но куда?
Сирил пожал плечами.
— К Хохочущему водопаду. Или к устью Кар-реки. Вдвоем нам под силу многое.
