Вслед за первой лилией, появившейся в ручье, разом и широко вспыхнули белые огни по лудам. Они вспыхнули, как крылья белых птиц, взметнувшихся над водой. И тут же возле луд появился долгожданный окунь. Он действительно был голубым. Холодная синева горела по спинам и бокам этих рыб. И по этой прозрачной синеве можно было угадывать глубокое ключевое дно озера.
С каждым днем белый огонь на лудах расходился все шире и шире. Казалось, он без конца будет разгораться все новыми и новыми лепестками. Но однажды белый огонь остановился, и я осторожно поймал себя на мысли, что лодка теперь уже не так охотно идет к лудам… Лодку хотелось повернуть в другую сторону, уплыть к ручью, где недавно цвела самая первая лилия.
Наверное, теперь там было уже много-много таких цветов… Наверное, эти цветы были больше и ярче, чем тот, первый, сорванный мной. И если бы мой небольшой цветок по-прежнему оставался там, то его, пожалуй, уже и не удалось бы отыскать.
Я повернул свою лодку к ручью, но никаких лилий там не увидел. Вода в ручье как будто потемнела, позеленела, и вместо белых, чистых цветов на темной болотной воде самодовольно покачивались желтые кувшинки-кубышки…
Желтый цветок кубышки почти никогда не встретишь на лудах, среди волн и ветра, где в прозрачной воде голубым цветом вспыхивают рыбы. Заваленные корягами берега, заросшие гнилые заливы – там над вязким мелким дном и жили желтые цветы.
Теперь желтый цвет преследовал меня повсюду. Он закрывал озеро, прятал от меня воду, и даже голубые окуни стали казаться мне всего-навсего зелеными ленивыми рыбами. Озеро больше не было моим. Оно перестало держать меня около своей воды, и эта вода снова становилась угрюмой и настороженной. Память обратной дороги становилась во мне все глубже и острей. Все это было началом лесного одиночества. Одиночество все ближе и ближе подходило к моему ночному огню и все чаще и чаще напоминало историю о белой лилии и таежном ручье…
В этой истории не было ничего хитрого. Речь шла о простом таежном ручье, по которому рыбак каждый день ездил ловить рыбу. И однажды занятый лесной работой человек заметил лилию, заметил сначала между прочим, как сигнал к тому, что скоро широко пойдут к лудам стаи окуней. Рыбак встретил рыбу, но оставил лилию в памяти. Позже он стал замечать за собой, что его все время тянет к ручью – лилия продолжала цвести на том же самом месте. Но однажды лилии не стало – она погибла, отгорев положенный срок. Рыбак загрустил и вернулся домой. Говорят, что он вернулся слишком поздно… Вот, наверное, поэтому простая лесная история и заканчивается грустными словами: «Берег ее, да не уберег… А красивая была…»
На лудах еще горело много белых огней, еще вовсю цвели лилии и можно было ловить, ловить и ловить рыбу… Но моя лилия уже отцвела. Она погибла в тот день, когда я сорвал ее… Теперь у меня не было никакой лилии, и, может быть, именно поэтому раньше обычного пришли ко мне и память обратной дороги, и та лесная история, в которой рассказывается, как за временной разлукой человек потерял свою любовь…
Кто он был, этот человек, для которого цвели здесь необыкновенные цветы и выходили к лудам голубые окуни и которого до сих пор еще помнила глубокая загадочная вода?..
При тусклом свете коптилки я разобрал на досках стола несколько рядов старых, темных от копоти зарубок. Длинные ряды, видимо, означали ночи, проведенные у огня. Другие ряды, покороче, должны были рассказать о тех днях, когда погода выпускала на озеро, когда был промысел и была рыба…
Да, рыба. У человека, который построил избушку, оставил мне печь, легкую лодочку и еще крепкое весло, здесь, на озере, была та же цель, что и у меня, – рыба… А что еще? Что держало его здесь, на берегу хмурого скрытного озера? О чем думал он у ночного огня после долгого и не всегда ясного дня, среди волн и ветра? Что берег в своей памяти? Чего хотел?.. Кто он, тот человек, который оставил для других свою тропу, тески на еловых стволах и маленький берестяной черпачок у ручья, настоянного на чернике?..
