Во всём виноват Гоголь - [55]

Изрядно всколыхнул думающую общественность случай, происшедший во время выступления Бронькина перед торгашами-субарендаторами из бывшего заводоуправления исполина нестандартного машиностроения. Там Бронькин уже успел рассказать избирателям, как отца мировой демократии Прометея за политические амбиции приковали цепями к скале, а в ходе его страданий господин Геракл, по согласованию с товарищем Зевсом, принялся за его освобождение. И он уже начал было плести аналогии о себе и господине Гармошкине, так в зале появился человек в кашемире нараспашку, отутюженном костюме брусничного цвета с искоркой и в модном галстуке наваринского пламени с дымкой. Человек прямо с порога и приятным голосом немедленно потребовал от Бронькина сейчас же подписать гарантийные письма на оплату ужина всему штабу, потому что продукты уже следует закладывать в котлы и этим он, конечно, смазал публичный эффект по ранее заготовленным Афанасием греческим аналогиям.

А затем стало ещё сквернее. Сунулся лишь Бронькин разъяснять учителям гимназии обо всём просвещении в дистиллированном виде, как досадный случай опять-таки системно повторился. Бронькин уже осветил было всю ширину злокачественности современного образования, преимущества его недостатков и принялся было за методику преподавания ОБЖ и теории физической закалки по Сухомлинскому. Тут его речь и прервал стук копытообразных каблуков по линолеуму учительской, а на каблуках снова оказался тот же человек, но уже в другом искрящемся костюме, хотя и в прежнем кашемировом пальто цвета увядающей астильбы. Кремовой. Человек этот и якобы действительно Чичиков опять-таки оборвал Бронькина прямо на самом главном полуслове умело напечатанного текста и вновь приказал ему с удивительной вежливостью, но тотчас подписать гарантийные бумаги на вечерний коктейль для доверенных лиц и активистов пятой колонны, недружественных ему партий и коалиций.

— Доколе это будет продолжаться? — вскипел прямо в учительской гимназии Бронькин и даже не вполне цензурно ругнулся. — Письма и счета копеечные, а вы мне этими бумажками никчемными не даёте размахнуться для продолжения эффективного функционирования! К чему вы стремитесь, господин креативный директор?

— «Так зачем же вы мне этого не объявили прежде? Зачем из пустяков держали?», гражданин начальник, с сердцем, но будто бы слегка виноватым змеем прошипел человек в кашемире с застывшей на губах обворожительной улыбкой и сообщил кандидату № 1 на ухо свой выход из заострившегося положения.

Афанасий Петрович сильно не любил забивать себе в план ранее незапланированные дела, потому он в этой же учительской и подписал себе с особой важностью полнейший килограмм предварительно припасённых чистых бланков гарантийных писем и требований. А человек в кашемире тут же и ответил ему жаждой служения. «Как он ни был степенен и рассудителен, но чуть не произвёл даже скачок по образцу козла, что, как известно, производится только в самых сильных порывах радости», да и постучал себе дальше своими высокими каблуками-копытами с берлоги знаний и ЕГЭ куда-то прочь в своё логово.

После удачного разрешения столь досадного недоразумения в учительской гимназии Бронькин перед избирателями тренькал языком теперь уже безостановочно. Зато письма и требования его, словно участковые полицейские, вихрем носились по городу, штаб его взял ещё более высокую ноту в работе, а человека в кашемире уже больше никто и ни разу в городе не встречал и не видел. Но городское общество постепенно охватывал, причём со всех сторон сразу, беспрецедентный уровень консолидированного консенсуса в отношении будущего мэра, человека яркого и разговорчивого…

Впрочем, кандидат в мэры города Эдик был тоже сам себе на уме, да и тем ещё фруктом, что называется, совладельцем «Хайкомбанка». Хотя многим показалось, что младший банкир Эдик на всю эту историю с выборами забил [гвоздь],[4] поскольку перед избирателями, как и человек в кашемире, как и действующий, но пока ещё бездействующий мэр, совсем пока ещё не показывался.

А старший брат Эдика — Марсел — в том их банке был совсем головой, а к тому же ещё и состоял начальником управления высокой культуры администрации города. Эту повинность он исполнял уже не первый год с редкостными идеями окультурить банк, обанкротить культуру, приватизировать доходы, национализировать убытки и успокоить свою совесть мыслями о банковском будущем своего младшенького братишки.

[5]

Сохранившиеся черновые наброски к последующим главам

«А между тем завязалось дело размера беспредельного…» Доброхоты походя дали знать первому заместителю градоначальника, временно, но вечно исполняющему долг самого головы города, что доносы на него строчит главный федеральный чинодрал по налогам и сборам. Атому нашептали, что его кум из полицейского околотка, что ныне отзывается лишь на званье «врио шерифа», давно уже принюхивается к его хлебному налогоотбирающему креслу. Что, кроме того, полицейский его кум неритмично дышит в сторону своей налоговой кумы, хотя та линейной полиции не даёт даже чаяний. Что вопреки устремлениям полицаев и кума налоговая благоверная для отвода чужих глаз направила свои амурные касательства в гибкого ловеласа парикмахерш райцентра Ивана Никифоровича, а сама хитро спекулирует мужниными щекотливыми секретами в пользу отдела борьбы с наиболее организованной преступностью. С этим запасом достоверных знаний крепко сплочённые соратники борцов, но уже из бригады умело организованного криминала, во имя умножения своей прибыли за напряжённость и ненормированный рабочий день легко себе выбивают зависающие недоимки. А упомянутый выше отдел борьбы изо дня в день получает себе премии размером в оклад каждому, хотя и оптимизируется вниз вплоть до окончательного сокращения в штате.