Во все уши. Про многозадачный орган, благодаря которому мы слышим, сохраняем рассудок и держим равновесие - [39]

Шепот Эйфелевой башни

Мы стоим перед Эйфелевой башней и восхищенно глядим вверх. Хотя после нашего первого дня на конференции в Palais de Congrés[18] с 8500 участниками со всего мира мы с Андреасом совершенно вымотались, все же собрались с силами и в этот теплый летний вечер еще раз посетили самую известную достопримечательность Парижа. Я был утомлен не только из-за насыщенного потока информации на лекциях. Сказывалось вчерашнее двенадцатичасовое путешествие, большую часть которого я провел, толкаясь в переполненном тамбуре поезда. В Париж я прибыл лишь около полуночи. Андреас говорит:

– Эйфелева башня имеет высоту 324 метра. Представь, что это огромная волосковая клетка. Если шпиль сдвинется хотя бы на ширину мизинца, этого будет достаточно, чтобы появилось слуховое ощущение. Вот насколько чувствительны волоски на волосковых клетках в наших ушах.

Я поднимаю вверх мизинец. По сравнению с гигантской башней передо мной он просто ничто!

– Ух ты, – отвечаю я. – Если это так, неужели можно услышать настолько тихий звук?

– Для человека со здоровым слухом все так и есть. Если бы наши уши были еще более чувствительными, мы могли бы слышать даже тепловое движение молекул воздуха.

– Это значит, что, например, каждый раз, включая отопление, мы бы слышали, как поднимается теплый воздух?

– Точно. И наоборот, мы в состоянии услышать такие экстремально громкие звуки, как взрывы. Природный диапазон нашего слухового восприятия огромен.

Какое-то время мы молча стоим перед возвышающейся впечатляющей конструкцией, которую я много раз видел в форме миниатюрных моделей или на фотографиях. Однако видеть Эйфелеву башню в уменьшенной версии – это нечто совершенно иное, нежели ощутить физическое воздействие невероятных размеров. Я редко чувствовал себя настолько крошечным. Несмотря на ожидаемый фантастический вид, открывающийся с ее высоты, мы решаем не подниматься наверх. Увидев толпу туристов, собравшуюся перед лифтами, понимаем, что совершенно не хотим попасть в давку. Вместо этого мы неспешно возвращаемся обратно в отель. Сделав несколько шагов, я останавливаюсь и снова поднимаю мизинец перед колоссальной металлической башней. Не знаю, что сильнее меня впечатляет: изобретательность человека, воплощенная в виде стальной архитектуры, или чувствительность наших ушей, которая кажется такой естественной.

Незнание на самом современном уровне

Во время прогулки по летнему Парижу мы проходим мимо уличных кафе и ресторанчиков, где царит веселая толкотня. Субботний вечер в городе любви: на улицах бурлит жизнь. Попутно поглощая впечатления, обсуждаем результаты первого дня.

– Как тебе научные лекции? – спрашивает Андреас. – Все понял?

– Не все, но уловить самое важное все же смог. Мне не особо интересны подробности, чем ученые занимаются в лабораториях. Интересно, что все это значит для меня и любого другого человека с ушами. Как эксперты это открывают, их дело. Меня больше волнует, что они открывают.

– Но ты узнал что-то конкретное о том, как в дальнейшем помочь себе справиться с болезнью?

В следующее мгновение я задумываюсь, восстанавливая в памяти события сегодняшнего дня. Я прослушал два интересных доклада на тему тиннитуса. Они помогли лучше понять явление, заставляющее меня слышать свистящие звуки в обоих ушах. Лекция, на которую перед поездкой я возлагал самые большие надежды, оказалась полным разочарованием. У нее было многообещающее название – «Самые современные методы лечения болезни Меньера»[19]. Я ожидал получить от известных экспертов возможное объяснение причины болезни, надеясь, что могло быть найдено новое лечение. Ничего этого я не дождался. Вкратце пересказываю Андреасу общий смысл:

– Никто не знает, что вызывает эндолимфатический гидропс. Предполагают, что есть связь с гормонами стресса, но объяснения, почему он поражает не всех людей, подверженных стрессовым состояниям, дать не могут. Также неясно, отвечает ли гидропс, то есть избыточное давление эндолимфы в мембранном лабиринте, исключительно за головокружение. Нет никаких сомнений в том, что у каждого больного, пораженного болезнью Меньера, есть гидропс. Тем не менее есть множество людей, у которых наблюдается гидропс, но нет никаких симптомов заболевания.

Андреас без лишних раздумий отвечает:

– Бессмысленно сравнивать группу людей без нарушений с пациентами с болезнью Меньера и выявлять отличия у здоровых.

Я киваю.

– Точно. Проблема в том, что у людей, не имеющих симптомов болезни Меньера, гидропс почти всегда обнаруживается только после смерти. В течение жизни пирамиду височной кости исследовать не решаются.

– Это понятно. Кто добровольно согласится сделать инъекцию в ухо, чтобы увидеть предполагаемый гидропс, когда нет никаких проблем со здоровьем? У меня он тоже может быть, но я об этом не знаю! А какие-то новые методы лечения представили?

– Практически ничего, о чем бы я не знал. Исследования показали, что бетагистин, который прописывают пациентам с болезнью Меньера, не более действенен, чем плацебо. По принципу: врачам главное что-нибудь прописать, чтобы не оставлять пациентов с пустыми руками. От этого препарата я давно отказался. Впрочем, сейчас ведутся разработки геля, который впрыскивается прямо в ухо и длительное время высвобождает там противовоспалительное вещество дексаметазон. Через несколько месяцев может наступить существенное облегчение, но успех неочевиден, а результаты более чем скромные. Кроме того, делались попытки вырастить новые волосковые клетки из стволовых, чтобы заменить поврежденные клетки в вестибулярном аппарате. Разрабатывают даже искусственные вестибулярные аппараты, но все это дело далекого будущего.