Во власти дьявола - [48]

Ночь была ужасной. Напрасно она старалась не вспоминать о Нате, она только о нем и думала. Конечно, он подло вел себя с женщинами. Он бесчестный соблазнитель, низкий манипулятор, гнусный лицемер. У бывшей монастырской воспитанницы и распутного режиссера не могло быть ничего общего. Их разделяло все. Все, кроме театра! Ибо Софи приходилось признаться себе в том, что здесь Пурвьанш ее заворожил. Она защищалась, отказываясь стать его марионеткой на сцене, чувствуя, что он пользуется искусством, как взломщик фомкой, чтобы проникнуть в ее душу. Но может, она ошибалась? Он хотел сделать из нее Федру, а она предпочла остаться всего лишь Сильвией.

Или он ошибался, думая, что она способна стать трагической актрисой? Что за робость удерживала ее в амплуа милой кокетки, ведь она давно уже втайне искала глубины? Неужели она согласится навсегда остаться жеманной куклой, присыпанной рисовой пудрой, когда ей в уши уже кричат колдуньи «Макбета»? Пурвьанш звал ее вглубь и ввысь, а она выбрала спокойный солнечный пляж.

Да, приходится признать, она боялась мужчины, скрывавшегося — и так неудачно скрывавшегося — за спиной режиссера. Она страшилась его, мастера иллюзий, каждый спектакль которого был ловушкой. И когда, заключив ее в свой искусственный мир, он попытался ввести ее в то, что называл «черной глубиной», она отшатнулась. Однако она сознавала, что именно эта черная глубина и придает истинный смысл любой интриге, мешая ей выродиться в фальшь или самолюбование.

Внезапно Софи — благоразумная, осторожная Софи — поняла, что тот особенный гений Пурвьанша питался этими странными импульсами, которые она всегда считала только пороками. Превращая реальную жизнь в гигантские театральные подмостки, он получал средство опрокидывать безмятежное существование людей, вовлеченных в его орбиту, нарушать порядок вещей, и все для того, чтобы тут, на сцене, он мог наделить их высшим правдоподобием. Альберта дала ему не только обрывки своего словаря, он воплотил ее в «Черной комнате». Сошествие в ад Марии-Ангелины, ее падение позволило лучше расслышать стоны и хрипы Федры. И Софи задавалась вопросом: кем же была мадам Распай Жана Расина?

Утром мадемуазель Бонэр поняла, что следствием ее ночных метаний стал единственный вывод: любит она его или нет, она должна вырвать Пурвьанша из этого отчаяния и вернуть его в театр. И если он все еще хочет этого, она — с его помощью — станет настоящей актрисой!

XXXV

Я получил известия о Пурвьанше несколько дней спустя. До этого мы безуспешно помогали Софи разыскивать его по всему Парижу. Его отвезли в Отель-Дьё, а так как он не назвал себя и при нем не было никаких документов, он оставался там безымянным до тех пор, пока не попросил сиделку мне позвонить. Быть может, мне стоило бы сразу предупредить мадемуазель Бонэр, но я решил отправиться к нему в одиночку.

Его поместили в общей палате — огромной комнате на двадцать человек. Состояние его немного улучшилось, но врач сообщил мне, что его организм совершенно изношен от истощения и злоупотребления алкоголем и наркотиками. Он методично разрушал себя уже несколько месяцев.

Его побрили, умыли и причесали, так что сначала мне даже показалось, что я вновь вижу того, кто когда-то был моим другом. Но вскоре, заметив его исхудалое лицо, слезящиеся глаза, а главное, худобу его тела, обрисовывавшегося под простыней, я понял, что человек, который лежит на этой кровати, уже почти мертвец. Не знаю, почувствовал ли он охвативший меня ужас, хотя я и постарался его скрыть. Он протянул мне свою руку — пергаментно-желтую, с бесконечно длинными пальцами. Из белых губ едва просочился глухой голос:

— Стена, в которую я кидал свои мячи… — На его восковом лице обозначилась слабая улыбка. — Помоги мне подняться.

Я поудобнее устроил его голову на подушке. Когда я приподнимал его, мне почудилось, что в руках у меня пустота: он показался мне почти невесомым. Я сел рядом.

— Комедия окончена, — выдохнул он. — По крайней мере, я дошел до конца.

— Вы выйдете отсюда! Мы вас вытащим! — бросил я глупо.

Он отрицательно покачал головой:

— Живыми нам никогда не выбраться.

Остановился, перевел дыхание и продолжил:

— Упасть на самое дно пропасти… Быть может, только там и есть свет…

Новая передышка. Глаза закрылись. Но вот опять прозвучал его голос:

— О! Совсем немного света… Но это — всегда так!

Глаза открылись и остановились на мне с внезапной требовательностью:

— А мадемуазель Бонэр? Она поступила в «Комеди Франсэз»?

Тогда я решился:

— Она ждет вас, чтобы играть Федру…

Казалось, он ушел в себя и долго молчал. Потом наконец прошептал:

— Она знает, что я здесь?

— Пока нет…

— Хорошо. Не надо. Знаешь, она — лучшее из того, что было в моей жизни… Но я не создан для счастья…

— «Черная комната» имела огромный успех! — воскликнул я. — Я знаю, что тогда вы были счастливы.

Снова наступило молчание, потом он произнес только одно слово:

— Мимолетно…

И кажется, задремал.

Дыхание его становилось ровным, послышалось слабое похрапывание. Я не заметил, когда вошла сиделка.

— Пора делать укол… Иначе он делается буйным, старается встать и пытается крушить все вокруг. Это — из-за наркотиков, ну, вы понимаете…