Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - [7]

— Ерунда какая-то, честное слово. Просто ты стала очень мнительной, тебе нужно отдохнуть. Взяли бы и съездили с Андреем на юг, к морю. Сейчас там прекрасно.

— Ты хочешь, чтобы мы уехали? — настороженно спросила Евгения Сергеевна. — Что-нибудь случилось, Вася?.. — Она была совершенно уверена, что за предложением отдохнуть кроется что-то важное — и, может, страшное.

— Нет, ничего. Решительно ничего не случилось. Я же говорю, что это твоя болезненная мнительность. Да, но что же я собирался тебе сказать?.. Напрасно ты давала деньги…

— Вася, при чем тут деньги?! — воскликнула Евгения Сергеевна. — Ты позвал меня совсем не для этого.

— Сегодня ночью арестовали Николая Федоровича, — сказал Василий Павлович.

— Ой!..

— Спокойно, мамуля. Ты только не волнуйся.

— Но это… — Она прикрыла рот ладошкой. — Это значит…

— Пока нет. Будем надеяться на лучшее. Разберутся, я не сомневаюсь. Это ошибка, которую скоро исправят. Строится новый мир, и эту истину мы должны осознать. Нельзя построить новый дом на старом пепелище, не расчистив его. А мы — мир!.. Вот. Так. А за собой я не чувствую никакой вины. Ни-ка-кой.

— Разве Николай Федорович в чем-нибудь виноват?

— Вот и разберутся, — сказал Василий Павлович. — Хотя нельзя полностью исключать…

— Чего? — быстро переспросила Евгения Сергеевна, с испугом глядя на мужа. — Чего нельзя исключать?..

— Ошибок, мамуля. И потом… Лес рубят — щепки летят. Увы, но это неизбежность. А большое дело не делается без ошибок. Большое и новое. Идет борьба, а в борьбе не может не быть побежденных и обиженных. Вопрос стоит жестко: или мы — или нас. Третьего не дано, а такие вопросы решаются не путем дискуссий, вернее, не только путем дискуссий и мирных переговоров. К большому делу всегда примазываются и случайные люди, ищущие личной выгоды. С ними бороться труднее, чем с откровенными врагами. Они опаснее, изощреннее. Это, мамуля, азы политической борьбы.

— Но Николай Федорович не случайный человек.

— Я не о нем. Я вообще.

— Ты бы поговорил с Андреем Александровичем…

— Вот так просто? — Василий Павлович усмехнулся и покачал головой.

— Он же будет на твоем дне рождения.

— Это не совсем удобно. И все не так просто, как может показаться на первый взгляд. По-моему, Андрей Александрович знает об аресте Николая Федоровича…

— Но тогда…

— Давай не будем опережать события, — положив руку на голову жены, сказал Василий Павлович. — И не будем паниковать. Иди лучше спать. Утро вечера мудренее, говорили умные люди, и они, безусловно, были правы. — Он вовсю старался казаться спокойным, улыбался даже, однако скрыть тревоги не мог. Или не умел.

— А ты спать не собираешься?

— Мне надо еще немного поработать. Ты же знаешь, что я готовлюсь к докладу.

— Все надо, надо, надо, — тяжко вздохнула Евгения Сергеевна, — а потом оказывается, что ничего не надо. Какая разница, Вася, закончишь ты свой доклад сегодня или завтра? До праздников полтора месяца.

Василий Павлович готовился к докладу, с которым должен был выступить на торжественном собрании, посвященном двадцатой годовщине Октября, и относился к этому очень серьезно.

— Разница хотя бы уже в том, — сказал он, — что ни у меня, ни у тебя нет лишних дней. Ты забыла одну из основных заповедей: никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. — Он рассмеялся, поцеловал Евгению Сергеевну и легонько, нежно подтолкнул к двери.

— А ты не забыл, что у тебя есть жена и что ей всего тридцать?

— Маму-у-ля! — Василий Павлович шутливо погрозил ей пальцем. — Такие разговоры начинают меня беспокоить.

— Жаль, что только начинают. Спокойной ночи.

Знать бы Василию Павловичу, что доклад, над которым он трудился ночами, пытаясь совместить правду, как он ее понимал, и действительность, какой она была и какой ее видели колхозники, перед которыми он должен был выступать, знать бы ему, что именно этот доклад, даже не прочитанный публично, а только представленный для одобрения, явится главным обвинением против него… Он-то как раз в глубине души думал, что такой доклад спасет его в случае неожиданных неприятностей, что любой человек, прочитав этот доклад, поймет, насколько он предан партии, народу, лично товарищу Сталину, и спешил написать его еще и поэтому. Ибо чувствовал, как темнеют, сгущаясь, над его головой тучи. Арест же его заместителя, в честности и преданности которого Советской власти он ничуть не сомневался, внушал уже не безотчетную тревогу, а вполне осознанные опасения. Да вот и Жданов сегодня не принял его, хотя была договоренность…

III

В БОЛЬШОМ сером доме, недавно построенном специально для руководящих работников Ленинграда, постоянно охраняемом милицией, поселилась всеобщая тревога, и эту гнетущую тревогу уловили даже дети. А может, именно дети прежде всего и уловили.

Мальчишки как-то вдруг перестали играть в войну, в прятки, вообще в шумные, веселые игры, и тихо, непривычно тихо стало в замкнутом, хотя и просторном дворе. И возле фонтана в центре двора не собирались, как обычно, бабушки, мамы и няни. Зато дворник ходил с видом победителя, не скрывая уже, что он — хозяин, не улыбался больше никому, не раскланивался ни с кем и подолгу о чем-то беседовал с постовыми у ворот.