Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - [35]

— Понимаю, — кивнула Евгения Сергеевна.

— Я переговорю с директором той школы, чтобы к мальчику отнеслись с пониманием и доброжелательно.

— Ничего не надо. Я увезу сына.

— Куда же вы его увезете? Ему учиться нужно.

— Он и будет там учиться.

— Где? — спросил директор.

— В другом городе, — уклончиво ответила Евгения Сергеевна. Она никому уже не хотела доверять. Она решила, что попробует все-таки поменяться в Колпино, а если не получится, оставит Андрея у тетки. Пока. А там будет видно.

— Ну что ж, — сказал директор, — может, это и к лучшему.

— Документы я могу взять?

— Вообще-то педсовет должен вынести свое решение, случай из ряда вон… Но хорошо, я выдам вам документы.

А комнату, о которой говорила Клавдия Михайловна, уже обменяли.

— Слишком долго раздумывала, — попеняла она.

— Так получилось, жаль.

— И что же изменилось? — поинтересовалась Клавдия Михайловна. — Разрешили переехать?

— Да.

— Никак смирила гордыню и сходила куда надо?

— Сами пришли и сказали, — солгала Евгения Сергеевна. Впрочем, она лгала сознательно с самого начала, не хотела, чтобы тетка знала правду. И Андрею наказала не рассказывать о случившемся в школе.

— А про Василия ничего не сообщили?

— Нет, ничего. Вы поспрашивайте, тетя, может, другая комната найдется…

— Как же, держи карман шире! Кто это захочет в твой подвал ехать, клопов и мышей кормить? Дураки-то, говорят, в семнадцатом году все перевелись, одни умные остались. Ну да что делать, — вздохнула Клавдия Михайловна, — будем искать. Глядишь, какой-нибудь дурак остался живой после семнадцатого…

— Не надо так говорить, — попросила Евгения Сергеевна.

— Ага, правда-то глаза колет!.. Вы же все умные, жизнь по-новому захотели переделать. А ее не переделаешь, не-ет. Жизнь, она и есть жизнь. Как жили люди испокон веку, так и до скончания века будут жить. Подумай-ка своей умной головой, сколько люди крови пролили, земля вся уж насквозь пропиталась кровью, а жизнь лучше не стала. Какая она была, такая и есть. Одни сытые, другие голодные. А то еще одни на воле гуляют себе в удовольствие, горюшка не зная, а другие по тюрьмам сидят. Разве что и перемен на свете, что люди местами поменялись… — Клавдия Михайловна снова вздохнула. — Вот и вся ваша новая счастливая жизнь.

— Мы сейчас же уедем, тетя, если вы…

— Ладно, чего там. Выходит, что у каждого своя правда-матушка. У тебя своя, а у меня своя.

Она оказалась права: желающих переехать в полуподвальную комнату не находилось, хотя смотреть приезжали. Всех отпугивало даже не то, что комната в полуподвале — многие тогда жили еще хуже, — а то, что нет двора: дрова и те хранить негде. А много ли их поместится под лестницей или в коридоре? За зиму приходилось докупать несколько раз, да и воровали часто дрова. Вообще место хуже некуда и никаких удобств. И рядом — Обводный канал, завод «Красный треугольник», фабрика «Веретено».

Все-таки нашлась в конце концов старушка, которая, поохав, согласилась на обмен. У нее поблизости жила дочка с семьей, да и в Колпине комната была не ахти что — одиннадцать метров в старом, ветхом доме. Однако Евгения Сергеевна теперь и такому обмену обрадовалась, боясь за Андрея. Но ничего не получилось: когда она пришла в жакт узнать, какие нужны документы для обмена и как вообще это делается, ей показали домовую книгу, где против ее фамилии стоял штамп: «Без права выезда». Она пыталась объяснить, что и не собирается никуда уезжать, просто меняется на Колпино — ведь это тоже Ленинград…

— Куда я поеду? Мне некуда ехать.

— Не имеет значения, гражданка Воронцова. Вы же видите сами, что стоит штамп. Значит, вы не имеете права выехать именно с этого адреса. Должны жить там, где прописаны.

— Но я же и в Колпине буду прописана! — ничего не понимая, сказала Евгения Сергеевна.

— Мы не можем вас выписать без особого разрешения органов НКВД. Обращайтесь туда, а мы не имеем к этому никакого отношения. Наше дело маленькое, Разрешат — пожалуйста, хоть на край света.

Скорее всего, высокое начальство, распорядившееся судьбой Евгении Сергеевны с сыном, забыло и думать о них. Однако штамп как клеймо стоял в домовой книге, и с этим ничего нельзя было поделать…

* * *

Память моя хранит, как одно из ярких воспоминаний детства, встречу победителей белофиннов (встречали еще и героев папанинцев, и Чкалова) — так тогда говорили. По тем временам это был немыслимый праздник.

На улице образовался живой коридор из возбужденных, счастливых людей, танки и броневики, засыпанные цветами, медленно ползли по этому коридору. А вот криков не помню. Вернее, не помню, что кричали люди, хотя кричать, разумеется, должны были. Но была ли уже и эта победа победой «великого товарища Сталина»?.. Пожалуй, еще нет. Иначе где-нибудь этот факт промелькнул бы. А может, Сталину лично не нужна была такая победа?.. В отличие от народа, он-то знал ее настоящую цену.

Мы всей семьей стояли возле дома. Никуда не уходили. Значит, точно было известно, что победители пройдут и по нашей улице. Но едва появился первый танк, как старший брат исчез в толпе. Пожалуй, именно с его исчезновением и связаны мои воспоминания, ибо дальнейшее было ужасно…