Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - [185]

Был дико жаркий день, хотя дело происходило ближе к Северному полюсу, чем к экватору. Гораздо ближе. И был обеденный перерыв. Мы — это делая бригада, работавшая на котловане, — лежали в ряд на горячем песке. Кто-то спал, кто-то просто лежал. Я задремал и проснулся от крика. Или от выстрела?.. Это все равно. Рядом со мной корчился в предсмертных судорогах совсем еще молодой мужик. Ему размозжили голову ломом. Он бился, бился размозженной головой, и я подложил ему под голову носовой платок, чтобы вытекающие мозги (это действительно серое вещество, похожее на лягушачью икру) не запачкались в песке…

Позднее я узнал, что он продал кого-то. А может, и не продал. Вполне может быть, что его убил как раз тот, кто продал. Такое тоже случалось.

А здесь хорошо пишется. Мой доктор «в курсе», что я работаю по вечерам, — сам же и разрешил работать в его кабинете. К счастью, он не догадывается, что именно я пишу. Как не догадывается и о том, что Я — это как бы не совсем Я, или даже вовсе не Я…

По семейной легенде (всякая легенда зачем-то ведь сочиняется), я должен быть Леонидом. Так, якобы, решили мои родители. Регистрировать факт моего появления на свет послали нашу домработницу, а она, пока ехала до ЗАГСа, забыла, что меня нужно зарегистрировать Леней. Возвращаться домой не стала — плохая примета — и приняла соломоново решение: назвала меня Евгением. Логика у нее была простая — раз мать Евгения, пусть будет и сын Евгений…

Так и получилось, что Я — это не совсем Я, а вроде другой человек, а возможно, и не «вроде», но совершенно другой. Скорее всего, подобные мысли (явно нездоровые, сказал бы мой чудный доктор) и не являлись бы в голову, если бы история эта не имела почти мистического продолжения.

Когда подошло время рожать моей жене, мы твердо и однозначно решили, что сына назовем… Леонидом. В записках (они сохранились), которые я передавал жене в роддом, сын фигурирует именно как Леня. Регистрировал я его сам. А назвал… Геной. Значит, на свете сегодня должны были бы жить Кутузовы Леонид Евгеньевич… нет, не то… Кутузовы Леонид Леонидович и Леонид Васильевич, а живут — Геннадий Евгеньевич и Евгений Васильевич. И никто до сих пор не подозревал, что и я, и — выходит — сын, что оба мы живем под чужими именами…

Не оттого ли и трудно меня лечить, не оттого ли милый мой доктор все пытается вывернуть наизнанку мое нутро?..

За окнами стоят пока еще голые каштаны. Бог знает как они выжили в этой удушающей атмосфере — вокруг дымят заводы. Однако каштаны даже плодоносят, не подозревая, должно быть, о загрязненной атмосфере. Осенью и больные, и работники клиники собирают, разрывая опавшие листья, крупные лакированные плоды, делают из них украшения, и в этом есть что-то дремучее, языческое. Замечательно, в общем-то, что в нас сохранились остатки языческой древности, ибо только языческая память соединяет еще человека с природой. Память — и ничего больше. Вот и я помню, что когда-то было много хороших, интеллигентных и воспитанных мальчиков из приличных семей, которые носили короткие штанишки на лямках, «матроски» с воротником (почти как у настоящих матросов), «испанки» (это после войны в Испании) — нечто вроде пилотки с кисточкой спереди, — которые читали для гостей из классиков, а также и современные стихи («Кремлевские звезды над нами горят. Повсюду доходит их свет. Хорошая Родина есть у ребят. И лучше той Родины нет…»), никогда не говорили взрослым «ты», не забывали, выходя из-за стола, сказать «спасибо», не сморкались в рукав и не ковыряли в носу, не чавкали за едой, не тыкали указательным пальцем, хотя и не понимали, почему нельзя этого делать, если палец называется указательным, мыли руки, приходя с улицы, до и после еды, а также после «пользования уборной», не знали «матерных» слов, не портили стенок лифта, не толкали дверей ногами, даже близко не подходили к столу, за которым взрослые пили вино, и которые отчего-то сделались жестокими мужчинами, иногда — ворами и убийцами, а уж алкоголиками и пьяницами — почти поголовно, и всем им, всем снятся страшные сны, всех преследуют видения, преследуют во сне и наяву, преследуют до последнего вздоха.

Видения, от которых можно сойти с ума.

Сверстники, товарищи мои, подымите руки, кого не преследуют?..

1964–1990